Девочка с русской фамилией, платок, повязанный на мусульманский лад. Родилась и выросла в Грозном. Дневники Полины Жеребцовой – документы времени.
Ее «Детство, Отрочество, Юность» пришлось на три чеченские войны. Все, что бывает в нормальной жизни любого ребенка – сочинение стихов, учеба, влюбленность, ссоры с матерью – у нее было между тоже, но – между страхом, разрухой, бомбежками, ранениями, голодом, страхом и нищетой. Удивительные нужны сила, смелость и талант, чтобы все это не просто прожить и выжить – написать. В издательстве «Фолио» выходит новая книга Полины Жеребцовой «45 параллель», тут есть чеченские беженцы, прошедшие войну; представители ЛГБТ; дети, ищущие с родителями металл на свалках, чтобы купить хлеба; старики.
Это – документальные дневники 2005—2006, город Ставрополь, сорок пятая параллель Земли: «Мы (я и мама) приехали из строгого мусульманского мира, словно прибыли с другой планеты, мы — беженцы. Мы попали на чужую землю, где совершенно другая культура. Но какова она, эта жизнь без войны?»
45-я параллель / Полина Жеребцова. – Харьков: Фолио. – 2017
Вступление
«Дождь. Небо затянули серые тучи. Их кровавым лучом прожигает оранжево-красное солнце. За холмом стреляли из тяжелых орудий, и земля слегка сотрясалась, напоминая о том, что каждый день, прожитый на моей родине, мог стать последним.
Я видела сны о том, как на землю хлынули волны, как земля уступила стихии воды и мы стали ее частицами, преодолев человеческий облик.
Когда-то в моем городе Грозном я маленькой девочкой сидела на санках, будто на скамеечке, в коридоре квартиры, обнимая маму. А по нашему дому на улице Заветы Ильича стреляли тяжелые российские орудия. Кирпичный четырехэтажный дом кренился, словно большой тонущий корабль, и скрипел.
Мама обняла меня и сказала:
— Мы сегодня умрем, но ты не бойся.
А я спросила:
— Как умрем? Мне всего девять лет!
Мама сквозь слезы улыбнулась. Не было ни капельки света, и я не могла это увидеть, но знала — она улыбнулась.
— Для смерти возраст не важен. Такой обстрел нам не пережить. Боже, как страшно!
Хотела почувствовать мамин страх, но не могла — я еще не чувствовала страха, только сильно стучало сердце.
— Что самое страшное в смерти? — спросила я маму.
— То, что мы больше никогда не увидим солнца.
Но мама ошиблась — мы выжили.
В моей жизни с осени 1994 года солнце восходило множество раз, и я научилась классифицировать страх как древний объект осознания.
Сумасшедший Юрочка, мальчик-сосед, тоже ошибался, утверждая, что в комнату влетел снаряд и на самом деле мы очень давно мертвы. Мы не погибли — мы перешли на другой уровень бытия. Я знаю это наверняка, прощаясь с городом своего детства и своей юности.
Прощай, серое дождливое небо! Прощай, кровавое рыжее солнце! Прощайте, пыльные улицы в копоти пожарищ! Я люблю вас и однажды почувствую снова.
Когда земное тело превращается в пепел, мы просматриваем жизнь, захватывая моменты истины: так пусть сегодняшний дождь и канонада за холмом повторятся!
Пусть прогремит гром. Пусть тоннель из кровавого солнца заберет в лучший мир все заблудшие души. Пусть маховые колеса сделают свой оборот».
Полина.
Дневник 23.11.2004 г.
*****
Луковица в телефонном разговоре предупредил, что решил опубликовать одну из моих статей, принесенных в редакцию ранней зимой.
— Полгода придется работать бесплатно, — пояснил главный редактор. — Ни на какую зарплату не рассчитывай!
Я была на все согласна, лишь бы заниматься любимым делом.
Статья, отобранная Луковицей, рассказывала, как на мирный грозненский рынок в 1999 году неожиданно свалилась российская ракета «земля-воздух». Публикация данного материала являлась показательным моментом: есть ли возможность публиковать о чеченской войне правду? Это очень волновало меня.
— Полина, зайдите в кабинет к нашему фотокорреспонденту, — попросила консьержка, сидящая у дверей.
Фотокорреспондент Шишкин оказался сухоньким поджарым мужчиной шестидесяти лет с плутовскими, постоянно бегающими глазами. Как только он увидел меня, то ощетинился, но вслух ничего не сказал. Помимо него в кабинете находились другие сотрудники газеты.
— Твой материал отредактировали и подготовили к печати, — надменно произнесла Бизе. — Какая честь для тебя! Но помни: нам важно согласие с редактурой!
Поскольку ударение заместитель главного редактора сделала на словах «важно» и «редактура», меня это насторожило. Я с интересом всмотрелась в экран монитора.
Материал был уже сверстан и подготовлен к печати. Текст не просто отредактировали, его полностью переписали, подставив мою фамилию. В глазах потемнело, когда я беззвучно прочла: «Боевики-чеченцы из самодельных ракетных установок обстреляли на грозненском рынке женщин и детей».
Меня затрясло от негодования.
— Что это такое?!
Находившийся тут же в кабинете старший корреспондент Лазарчук спросил:
— Что не так?
Я объяснила:
— Мне эту ложь приписывать не надо! Здесь стоит моя фамилия. Я прекрасно знаю, чьих это рук дело. Там погибло много мирных людей! Это была русская ракета!
Высокий голубоглазый Лазарчук покорно стер фразу «боевики-чеченцы» и «самодельные установки». А Шишкина затрясло от ярости.
— Как ты смеешь утверждать, что это были не боевики-чеченцы?! — взвизгнул он. — Даже если это была российская ракета! Неважно! Надо убивать всех чеченцев — детей, женщин и стариков! Все равно кого! Каждый их труп — победа России!
Шишкин тяжело дышал, его ноздри раздувались, как у быка на испанской корриде:
— Когда упала на чеченский рынок ракета «земля-воздух», я был в Моздоке. Этот город недалеко от Грозного. Я все знаю!
На это я ответила:
— Вы находились в Моздоке, а я была на рынке, куда упала эта проклятая ракета! У меня были осколки в ногах! Я перенесла четыре операции! Кто лучше знает о том, что там было: вы или я?
— Это был рынок бандитов! Там продавали оружие, патроны! — продолжал истошно орать фотокорреспондент. — Жаль, мало людей убило ракетой! А раз ты была на том рынке, ты знаешь всех чеченских боевиков и должна выдать их ФСБ. Если не захочешь — десять лет тюрьмы! Десять лет! Мы заведем на тебя уголовное дело! Ты свое получишь!
Еще мгновение, и гневные слова выплеснулись бы на Шишкина. Но старший корреспондент крепко схватил меня за талию и потащил прочь.
Зажимая ладонью мне рот, а другой рукой волоча к выходу, Лазарчук громко кричал:
— Не смей высказывать свое мнение! Россия все делает правильно! Наши военные самые лучшие! Мы гордимся властью! Путин молодец!
У лестницы, ведущей вниз, Лазарчук меня отпустил.
— Молчи! Молчи! — зашептал он. — Шишкин никакой ни фотограф, он работает на спецслужбы и здесь под прикрытием. Меняй место проживания. Он вас не оставит в покое. Спасай мать и себя! Что же ты наделала, глупая-преглупая девчонка!
Но я была так возмущена, что оттолкнула старшего корреспондента и закричала на всю редакцию:
— Если хотите увидеть боевиков-чеченцев зайдите в любое отделение милиции города Грозного! Они забыли, что воевали за Ичкерию и присягнули новой власти! Рынок, куда попала российская ракета, был мирным! Там продавали картошку, сыр и помидоры! Подлые убийцы убили женщин и детей!
Я помчалась вниз, не разбирая ступенек, и едва не сломала шею, столкнувшись с главным редактором.
— Вы представляете, — кричала я, — в вашей редакции все врут! Здесь гнездятся спецслужбы и запугивают людей! В тюрьму, говорят, надо меня отправить! На десять лет! Потому что я «много видела» на чеченской войне!
Луковица почесал в затылке:
— Шишкин у нас больной на всю голову. И на остальные места тоже!
Выбежав из «Ставропольского этапа» я обнаружила подростков, которым от силы исполнилось тринадцать. Они сидели на каменной ограде у здания, где располагалась редакция, и пили из пластиковых стаканчиков водку. Закусывали школьники зеленым луком и редисом.
— Отправьте меня на Марс! — заорала я: — Я не выдержу больше ни дня в этом городе!
Подростки посмотрели на меня озадаченно и быстро спрятали бутылку.