При чтении своевольных записок Дымшица мне не раз приходило на ум другое недавнее, резко-индивидуальное и до сей поры остававшееся, кажется, вполне одиноким в своем роде явление обширного венецианского текста русской литературы:

«Музей воды» Дмитрия Бавильского. Не то чтобы я подозреваю влияние одного из этих текстов на другой (второго – на первый), хотя исключать, разумеется, не могу, — но родство оптики и интенций, даже типологическое родство – по-моему, несомненно. И дело не только и даже не в первую очередь — в том, что оба автора прочитывают город через себя и собственный опыт, в том числе телесный и повседневный, — да кто же этого не делает (ну и уж, конечно, не в том, что оба используют для своих градоразведывательных целей, для моментального схватывания связанных с городом мыслей и внутренних движений новейшие технические средства, — в случае Дымшица это фейсбук, — хотя, наверно, это тоже показательно). Дело в том, что оба очень осознанно работают с ситуацией, когда количество наговоренного о Венеции, надуманного, начувствованного и навоображенного, а пуще того – наидеализированного о ней на одном только русском языке, не говоря об иных, давно уже достигло критической массы – и пора от наросших вокруг города мифов, от задаваемых ими автоматизмов восприятия дистанцироваться. Вполне освободиться от них, надо полагать, нереально (и не факт, что нужно, – это было бы губительным срезанием с культурной почвы плодородного слоя). Но вот отодвинуться от них на критическое же расстояние, а для этого – подробно осознать их происхождение и устройство совершенно необходимо (просто уже для качества общекультурного зрения). В случае Венеции, заговоренной и засмотренной до невыносимости, до невидимости, такие усилия насущны особенно. И вот Дымшиц теперь — еще один из тех немногих, кто делает именно это.

Самое интересное в книге – даже не то, что, как обещает нам автор короткого предисловия к ней, Полина Барскова, такой Венеции мы еще никогда не видели. – Думаю, все-таки видели; город в точных, летучих описаниях Дымшица узнается очень хорошо. Самое интересное – то, что книга получилась не столько о городе, сколько о восприятии, о том, как участвуют в нем привычки воспринимающего, его память, его очевидности и пристрастия; то, что они не затмевают города, но, напротив, позволяют увидеть его так, как, действительно, другой человек не смог бы его увидеть – просто в силу того, что у него другие инструменты. Так петербургский житель Дымшиц, генетик по образованию, переводчик с идиша и исследователь культуры восточноевропейских евреев по роду занятий, не может думать о Венеции, не думая при этом о Венеции Северной («Каннареджо – небесный Васильевский остров. Непрорытые каналы в линиях – прорыты и тянутся строго параллельно друг другу. Тинторетто жил на Васильевском»), о химии, о биологии, о литературе на идише. И его понимания всех этих областей, умещаясь в одной воспринимающей голове, работают друг на друга, уточняют и выращивают друг друга.

Все это не значит, повторяю и настаиваю, что автор, пишущий таким осознающим образом, совсем избавляет и себя, и нас от неминуемо сопутствующих городу – а особенно городу значительному – мифов. Напротив того, он добавляет новые, — просто уже потому, что без мифов ничего по-настоящему не увидишь.

Чтобы стать настоящим центром, надо быть периферией всех центров. Венеция – это западная окраина Востока и восточная – Запада, северная – Юга и южная – Севера. Глухие задворки Византии, задний двор католического мира на границе с исламом и православием. От нее одинаково близко до итальянцев (когда-то венецианцы ими не были), немцев, славян, венгров, греков и турок. Одним словом, центр мира.

Текст: Ольга Балла

Валерий Дымшиц. Из Венеции: Дневник временно местного. – СПб.: Издательство Ивана Лимбаха, 2017.