Наверное, только совсем ленивый не цитировал еще в связи с венецианской книгой Глеба Смирнова коронной его фразы о том, что до главных красот любого города доходят умом, а не ногами.

Однако, открыв книгу, читатель немедленно убедится в том, что, не будь ног – а пуще того, всей полноты органов чувств: обоняния, осязания, зрения, слуха… и так далее вплоть до неотменимо требующегося здесь шестого чувства – никакой ум сам по себе ничего бы не сделал (или сделал бы что-нибудь совершенно другое). Это они ведут и влекут его, а ум идет вслед за ними, прилежно формулируя увиденное по пути.

Так, а какое же чувство в данном случае — шестое? На его роль в венецианских изысканиях Смирнова активно претендуют два – пусть оба в этой роли и будут: метафизическая чувствительность (к иным восприятиям, не правда ли, не сводимая) и чувство времени (как особенной и самоценной, опять же ни к чему другому не сводимой субстанции). О, какое тут чувство времени! – на зависть прочим. А в эссе «Апология патины» благодаря ему и вовсе убедительно доказывается, что именно время – основное вещество, из которого вылеплена Венеция, без которого она не была бы самой собой (остальные – ему в помощь).

В этот город, конечно, требуется для достижения совсем уж качественного восприятия погрузиться, стать его частью. Именно это автор и сделал, давно уже став здешним жителем – венецианцем, да, но никак не итальянцем: особенной такой разновидностью внеположного России русского, вынесенным вовне чувствилищем русской культуры, смотрящим на ныне обитаемый им город очень русскими глазами и выговаривающим его на изысканном, нервическом, прихотливом и несколько манерном русском языке, который наша с вами языковая суетная повседневность только забивала бы.

И восприятие он себе вырастил подробнейшее – будто пальцами ощупывал – и сопровождаемое притом до педантичности точным знанием.

Так вот – венецианские опыты Смирнова показывают: если в этот город (да, собственно, в любой другой, но кто бы нам еще так выговорил, скажем, Тулу или Смоленск?) как следует врасти, то он – весь целиком – становится органом шестого чувства для восприятия… чего? Ну, прежде всего, — его самого. А затем уж и всего остального. Мира в целом.

И вот еще важный внутренний вопрос, с которым обращаемся мы к этим текстам: а метафизика ли — то, что у Смирнова в конце концов получилось?

Прежде прочего, думается, – все-таки эстетика: не та, что о красоте, а та, которая шире — чувство линий и форм, взаимной их уравновешенности, чувство сложного целого, чуткая область предсмыслий. Сначала она — и уж потом все, что из нее следует. В том числе и – прорастающая сквозь физику, почти не отличимая от нее — метафизика.

«Здесь нет ни одной прямой линии, все фундаменты и карнизы как будто из пластилина: извиваясь, они следуют линии намытых течением островов – отсюда бессистемное хитросплетение каналов. Это в буквальном смысле слова органичный город, поскольку в своем сложении он следовал подсказкам природы, и до сих пор живет природными циклами. Сама органика хаотичного конгломерата построек заставляет вспомнить о Таллине на Западе или о Медине на Востоке, — или о той же Москве. Да, Москва так же заверчена вокруг себя, округла и венецианистична в принципиальном плане, и совсем не удивительно, что в начале 1930-х годов появился план обводнения столицы. Все 37 городских рек должны были быть выпущены наружу, Москву прорезали бы десятки новых каналов и проточных прудов. Потом передумали и решили построить метро…»

Текст: Ольга Балла

Глеб Смирнов. Метафизика Венеции. – М.: ОГИ, 2017.