Часть 2. Пространство артрынка: аукционы

Продолжение.

Часть 1. Пространство галереи — здесь.

In Kyiv: Коль скоро ты уж сам заговорил про артрынок,  спрошу: вот прошел «Тихий аукцион», и у многих осталось ощущение … если не горечи, то недооцененности. Более того, многие считают, что этого в принципе нельзя было делать.

А почему? Ведь это же рынок, если мы говорим о «недооцененности», это противоречит самой идее рынка. Ведь что такое цена? Это продукт непротивления сторон, как говорил монтер Мечников. Цена возникает, когда есть ликвидность, когда кто-то готов что-то купить. Вот, скажем, 7 тыс. грн. за эту книгу я не готов заплатить, а 5 тыс. – уже согласен. И если она на скидке где-то будет за 5700 – я ее уже куплю, бог с ней, — и это будет ее цена. И что происходит на аукционе (кстати, в Америке аукционы часто начинаются с 1$): важно, не какую цену установили, а по какой цене ушло.  Если мне скажут, что какой-то художник стоит дороже той цены, которую мы первоначально установили, так замечательно – купите у меня и продайте дороже! В конце концов, цена это то, что появляется в процессе торгов. Цена – это тот максимум, которые люди сегодня готовы заплатить за ту или иную вещь. Это объективная рыночная величина. Вот как давление: оно не такое, как мы установили. Сегодня оно низкое, завтра – высокое. Чтобы понизить – мы пьем лекарство, чтобы повысить – пьем кофе. Причем, что еще важно, — когда я говорю «готовы купить», — тут нужно изменить форму глагола на «многоразовую»: готовы покупать. Один раз – если очень хочется – можно переплатить. А если какой-то пик повторяется – два раза и больше, — это уже тенденция. Это значит – цена растет.

Все, что я сейчас говорю, это результат наблюдения объективно существующей реальности. Ну хорошо – субъективно существующей реальности. Но, так или иначе, мы живем в этой реальности, и чтобы что-то продать, нужно опускать цену до тех пор, пока это не начнет продаваться. Мы же видим, что происходит с рынком недвижимости. Сначала были одни цены, после кризиса 2008 года они упали почти вдвое, потом снова упали. В последние годы рынок сжимается, и 2017-й был довольно тяжелый в этом смысле. А «Тихий аукцион» как раз себя оправдал, и книжные наши аукционы прошли хорошо. В целом, конечно, выторг упал процентов на двадцать, но это меньше, чем могло бы быть.

In Kyiv: Иными словами, нужно понимать так, что артрынок ведет себя точно также как другие рынки? И если другие рынки упали, то чего мы хотим от аукционов?

Нужно понимать, что это единый организм со своей кровеносной системой: деньги это энергия, это кровь. И мы все живем в одном пространстве, ходим по одним улицам, зависим от одних и тех же вещей. Да, артрынок зависим от того, что происходит в этом социальном пространстве, он зависит от экономики, зависит от ВВП. В 2017-м осень и начало зимы шли тяжело, была рецессия – не только у нас, везде. Что касается этого года, — о тенденции можно будет говорить месяца через полтора, не раньше.

In Kyiv: И все же, чего вы ждете в этом году?

А мы не ждем, мы готовимся!

In Kyiv: Хорошо, к чему вы готовитесь, и что этот год нам готовит?

Мы готовим как минимум три аукциона. К нашим регулярным — книжным и «тихим» — добавился еще один – благотворительный, мы его проводим совместно с Международным женским клубом (это известная организация, существует более четверти века). Это повсеместная практика, не только в Украине: такие аукционы проводят с участием дипкорпуса, и мы сейчас к этим проектам подключились.

In Kyiv: Книжный аукцион вы готовите к «Арсеналу»?

Нет, мы проведем его здесь, на Рейтарской. Если мы будем принимать участие в «Арсенале», то, скорее всего, это будет презентация 2-хтомника Александра Аксинина, который мы издали по итогам проекта. А ближайший «Тихий аукцион», я надеюсь, будет в середине весны – если удастся собрать хорошую коллекцию.

In Kyiv: И чтоб закончить тему: эти «тихие цены» «тихих аукционов» — ведь, по большому счету, для богатых людей это очень маленькие деньги. Это один заход в бутик-лакшери, это сравнимо с ценами на обувь или на сумку. Но это же совершенно другого порядка вещи, это долговременное вложение, это не пара обуви на сезон, это то, что будет расти. У меня все же такое ощущение, что это проблемы образования, это печальное состояние ума…

Это состояние зрелости ума, я бы сказал. Она может наступить довольно рано, а может не наступить никогда. Но, в самом деле, богатые люди покупают произведения искусства приблизительно с тем же смыслом, с которым покупают в бутиках-лакшери какие-то дорогие атрибуты – духи или часы. Да, многие (не все) не понимают особенностей артрынка, не понимают, что тут иначе работает капитализация, что это отсроченная ценность. И все же это гораздо сложнее устроено. Это зависит от очень многих вещей. От  оптимизма или пессимизма в обществе, от стабильности, от веры в будущее. Вот не верят люди, что что-то изменится к лучшему, и боятся тратить деньги, даже если они есть. Кстати, рынок лакшери тоже упал, там дела еще хуже, чем у нас. А у нас – если речь идет о настоящем искусстве – цены не падают, они в некоторых сегментах даже растут, и не только на классику, на современное искусство тоже.

С другой стороны, тут, в самом деле, проблемы в психологии и традициях. Однажды в Барселоне, в одной из галерей я невольно стал свидетелем покупки. Сумма покупки была небольшая – около 2 тыс. евро. Покупательница – пожилая женщина, чрезвычайно довольная, оформив покупку и распив по этому поводу вместе с галеристами бутылку шампанского, ушла, картину ей должны были доставить домой через пару дней. Я разговорился с галеристами, мне рассказали, что покупательница присматривалась к картине и решалась очень долго, месяца три, и вот она ее купила. Но в принципе это обычное дело. Потенциальных покупателей, позволяющих себе потратить на произведение искусства такие суммы – 2-3 тыс. евро, — там 30-40%. У нас, конечно, на порядки меньше. У нас, в самом деле, несопоставимые суммы доходов, и средний человек, пенсионер, купить себе картину  не за 2 тыс евро, за 200 – тоже, в общем, вряд ли может себе позволить.

Отчасти по этой причине – сужение рынка – сейчас многие перешли на графику, и мы тоже работаем с графикой. Тут можно усмотреть тенденцию… в конце концов, если говорить в таких категориях: «что мы готовим?» или «чего мы ждем?», — нет, здесь мы ничего не готовим и ничего не ждем, мы не управляем ситуацией, мы пытаемся уловить «ветер», понять, что происходит. То же с графикой: в 1970-х это было одна из самых престижных ниш для коллекционирования. Потом, в 2010-2011 мы делали аукционы графики с отличным собранием: они были убыточны, мало кто покупал. Сейчас времена изменились. Кто-то не может позволить себе позиции первого ряда, живопись – даже ту, с которой мы работаем – современную и недавнюю – второй половины ХХ века. Это может стоить от трех до десяти тыс. у.е. А графика стоит на порядок меньше, это несколько сотен у.е., как правило, и тот же Аксинин или Гр.Гавриленко тут доступен за очень вменяемые деньги, хорошие работы Генриетты Левицкой есть на рынке, из современных – Павел Маков. Из совсем молодых – а мы сейчас работаем с этой плеядой новых киевских графиков (это Кристина Ярош, Аня Ходькова, другие ребята из этой мастерской), они тоже сейчас выходят на новый уровень.

В каком-то смысле эту ситуацию можно сравнить с Парижем начала прошлого века (при всей условности, — у нас все же не метрополия). Но там ведь поначалу была нищета совершенная, художники рисовали за гроши, за еду, и буквально через несколько лет все это стало стоить денег, цены стали подниматься, и поднимаются до сих пор.

Но это все коммерческие проекты. Мы сейчас продолжаем и лабораторную работу, которую мы начали здесь – в «Дукате» и Educatorium’е, и мы собираемся делать музей.