Главный редактор архитектурного журнала А+С, историк, теоретик и архитектурный критик Борис Ерофалов рассказывает на Инкиеве о прочитанном, увиденном и услышанном так, как это умеет только архитектор. Третья колонка – о знаменитом труде Чезаре Ломброзо «Гениальность и помешательство».

Об идиотах, архитектуре и пружинах творчества: перечитывая доктора Ломброзо 

Чезаре Ломброзо, врач, присматривавший за умалишенными, – дарвинист, безбожник и человек наблюдательный. О том, что придурки люди весьма одаренные, а творческие отправления их сродни гению, Чезаре убедился довольно быстро и легко, поскольку и сам был дитя итальянского художнического ландшафта. Схожесть таланта и помешательства он наблюдал не только в психическом, но и в буквально физическом плане: «…седина и облысение, худоба тела, а также плохая мускульная и половая деятельность, свойственные всем помешанным, очень часто встречаются и у великих мыслителей», –автор объяснял это законом равновесия между силой и материей и в занимательной форме изложил в знаменитой своей книге «Гениальность и помешательство» (1863).

Блестящий перевод сочинения на русский сделан по четвертому изданию 1882 года Г.И. Тетюшиновой (1885). Сделать ей это было проще, нежели нашим современникам пытаться перевести Ломброзо: колорит языка второй половины XIX века, изумительные ретро-обороты, сегодня практически ушедшие из речи, превращают книгу в увлекательнейшее чтение. Тетюшинова справилась с работой великолепно, книга стала бестселлером и многократно переиздавалась именно в ее переводе. Местами сентенции доктора Ломброзо дают фору остротам Козьмы Пруткова, составленным примерно в те же стародавние времена.

Вот например, пассаж об известном анатоме Фодера: «Лет в 50 он воспылал страстью к девушке, жившей на противоположной стороне улицы, и, чтобы вызвать взаимность в предмете своей любви, не нашел лучшего средства, как показаться ему совершенно голым, выйдя для этого на балкон».

При этом Ломброзо, рассказывая свои анекдоты о гениях и помешанных, умудрялся поведать в одном предложении не просто закругленный сюжет, но порой всю жизнь персонажа, ее пролегомены, а также историю его предков, и не без морали. Так, автор утверждал, что Шопенгауэр был «липеманьяком», то есть одержимым бредом и густой меланхолией, и философствовал постоянно «даже по поводу самых ничтожных вещей, например своего громадного аппетита (философ был очень прожорлив), лунного света и пр.» И вот квинтэссенция: «Шопенгауэр наследовал, по собственному его сознанию, ум от матери, энергичной, хотя и бессердечной женщины, и притом писательницы, а характер – от отца, имевшего банкирскую контору, человека странного, мизантропа и даже липеманьяка, который впоследствии застрелился». Прутков, Прутков!

Но все эти выкладки меркнут в сравнении с жизнеописанием великого русского (украинского) писателя Н. В. Гоголя, также в одном предложении: «Николай Гоголь, долгое время занимавшийся онанизмом, написал несколько превосходных комедий после того, как испытал полнейшую неудачу в страстной любви; затем, едва только познакомившись с Пушкиным, пристрастился к повествовательному роду поэзии и начал писать повести; наконец, под влиянием московской школы писателей он сделался первоклассным сатириком и в своем произведении «Мертвые души» с таким остроумием изобразил дурные стороны русской бюрократии, что публика сразу поняла необходимость положить конец этому чиновничьему произволу, от которого страдают не только жертвы его, но и сами палачи». Благо, ни Шопенгауэр, ни Гоголь не могли возражать доктору Ломброзо, так как во время его рентгеновской аналитики давно уже находились в лучшем из миров.

Теперь об искусствах визионерских, к коим принадлежит и архитектура.  Во многих описываемых доктором клинических случаях не ясно, а что же в них патологического, если невозможно разобрать, чем отличаются фантазии сумасшедшего от лучших имиджей современного искусства или, к примеру, композиций Босха? Вот бы нашим унылым строителям приделать воображение какого-нибудь художника-дурачка: «Один психически больной живописец, например, уверял, что он видит недра земли, а в них – множество хрустальных домов, освещенных электричеством и наполненных чудным ароматом и прелестными образами. Далее он описывал представляющийся ему город Эммы, у жителей которого по два рта и по два носа – один для обыкновенного употребления, а другой – для более эстетического; мозг у них – серебряный, волосы – золотые, рук – три или четыре, а нога только одна и под ней приделано маленькое колесо».

К образчикам современного (или архаического как в Альтамире?) искусства можно было бы отнести и такие приводимые Ломброзо случаи: вообразивший себя вторым Верне рисовал лошадей всего четырьмя линиями, другой изображал все фигуры вверх ногами, третий отлично нарисовал сидящего генерала, но забыл изобразить, на чем тот сидит…

Ломброзо настаивал, что «именно у помешанных мы замечаем склонность выражать свои нелепые бредни символами и различными изображениями». О том, что основная задача архитектора заключается в символизации обыденного, см. у В. Никитина в «Метатектуре» (А+С № 3-4 ‘2017). Впрочем, эта сентенция Ломброзо еще раз подтверждает тезис Евгения Асса, в своем существе архитектура – деятельность параноидальная.

Вот пример архитектурного, если так можно выразиться, сумасшествия: «…Один немой, страдавший умопомешательством в продолжение 15 лет, к нарисованному им совершенно правильно плану какого-то строения прибавил множество непонятных рифмованных надписей, эпиграфов, вписанных внутри плана и кругом его, очевидно, с тою целью, чтобы служить комментариями, которых бедняк не мог дать устно». Чем же деятельность сумасшедшего, вообразившего себя архитектором, отличается от прекрасной и загадочной работы архитектора-бумажника 70-х – 80-х? Вопрос риторический.

В этом контексте примечательно, что избыточную любовь к новому (филонеизм) Ломброзо считал болезнью аффективных дегенератов и, следовательно, патологических преступников. Нормальному человеку, с его точки зрения, свойствен мизонеизм, то есть отторжение и даже ненависть к новому. Таким образом филонеизм, желание видеть на каждой упаковке лэйбл «New!», свидетельствует о некоем генетическом сбое в целой (известной нам) нации. В результате юношеская погоня за новизной-во-что-бы-то-ни-стало превращает даже хорошего художника и архитектора в последовательного аффективного дегенерата.

Успокоительным моментом для ищущих вдохновения в больнице служит заключительная сентенция Ломброзо, мол, стать дурачком, так сказать, по наследству очень даже легко, что часто и прослеживается в биографиях умалишенных, но гениальность по наследству не передается.

Чезаре Ломброзо. «Гениальность и помешательство»— перевод Г. Тетюшиновой. М.: АСТ, 2017,   — 32 с.                         ISBN 978-5-17-104169-4

Борис ЕРОФАЛОВ

25.03.2018