О UFW размышляет стилист Роман Медный.
Мода живет постоянным самовоспроизведением. Создавая новый стиль, она чаще всего ориентируется на позапрошлое десятилетие. Фактически у моды две фазы – сильная и слабая. В сильную женщина облачается в панцырь с накладными плечами и даже контрастно узкая талия выглядит в этом случае как орудие преступления. В слабую – очищается и сбрасывает все лишнее. Сейчас постоянно говорят о том, что мода закончилась, что она только воспроизводит – то 60-е, то 80-е прошлого века. На самом деле она всегда была такой: противоречивой и поверхностной. Просто для иллюстрации эпох удобнее выбирать одного-двух представителей, отодвигая всех не укладывающихся в эту иллюстрацию на второй план. История моды, с этой точки зрения, самая необъективная из наук. У моды вообще не может быть истории, потому что здесь нет развития – это просто движение биомассы, заполняющей пустоту быта.
Если принять эту точку зрения, то наконец-то становится ясно, зачем нам две недели моды в Киеве и еще с десяток по регионам. Они просто жизненно необходимы стране, где эстетические переживания чаще со знаком минус.
Можно бесконечно долго копаться в далекой и близкой истории моды, разоблачая коллекции, представленные на неделе моды. Тысячи фотографий и десятки восторженных отзывов после показа Каневского упираются в ринг Philipp Plein и вырожденческую эстетику Гоши Рубчинского. Восторженные зрители показа Gudu как будто не знают о существовании Gareht Pugh, и не видели ироничный клип Roisin Murphy, возвращающейся в концертном наряде домой. Сравнения и сопоставления можно проводить бесконечно, и вряд ли после этого в списке оригинальных останется хоть кто-то. Но неоригинальность, в данном случае, не умаляет заслуги дизайнера.
Я был на первом показе Рубчинского в 2008 году. Он проходил во дворце спорта, зрители, их было огромное количество, полностью заполнили трибуну, модели ходили по трекам. Все модели для показа – поджарые хулиганы московских окраин, некоторые в неудачных самодельных татуировках, портаках. Первое впечатление от показа – ужас и полная деградация. Но потом сработал эффект поп-арта – когда ты впервые встречаешь поп-арт, он поражает отсутствием идеи, но потом ты видишь поп-арт всюду – на полках супермаркета, на заправке, во дворе своего дома. И это оказывается самой сильной идеей – заполняющей все пространство быта.
Эта идея заставляет воспринимать активно, критически мыслить, оценивать вещи непритязательные. И из этого мыслительного процесса рождается уже что-то. Не у всех, у одного из десяти тысяч, но остальные уже понимают и способны это оценить.
Без этой подготовительной работы у нас никогда не будет хорошего дизайна ни в чем. Ему просто неоткуда появиться. Недостаточно людей, способных его оценить, потому что мало кто что-то реально пережил, а не просто увидел в интернете.
В этом плане, показателен опыт Жана Грицфельдта. Он приклеил показ к шоу с животными. Сама по себе идея показа в цирке кажется удачной, но продавать билеты на шоу с животными в кассе цирка, не предупреждая зрителей о том, что потом всем поразит Жан-Гипнотизер – так себе. Как результат – зрители Жана освистали, о чем только вскользь упомянуло одно издание, а остальные замолчали. Потому что это сильно не укладывается в идею моды как искусства, которую старательно натягивают на себя все наши дизайнеры. Мода в данном случае не выдержала контакта с реальностью. Пока ей нужен посредник в виде модной публики, которой самой еще учиться и учиться, но она старательно ходит на все показы, переживает вместе с дизайнерами то, что уже пережили до этого в странах с более развитой фешн-индустрией, и волей-неволей учится наполнять эстетикой быт. Пока только свой, высокомерно игнорируя огромный мир вокруг, но под это влияние рано или поздно попадают парни с городских окраин, вдохновлявшие Каневского и Смолина, и вот здесь начинается самое интересное…
