Ваган приехал в Киев в 1992-м или 93-м году

Сначала он жил у меня дома, но моя мама (а Шелла Матевосовна, как ее Ваган называл, была едва ли не единственным человеком, которого он побаивался) через несколько недель не выдержала этот вулкан страстей. Ваган стал жить на Борщаговке, у Кати Демчук и Андрея Мокроусова, влюбленных в его живопись и неукротимую натуру, в квартире, которую они снимали у своих друзей.
Спустя месяца два я провожал его на вокзал.
Тогда он после себя оставлял руины. И картины, конечно.
В довершение всего, он принес в квартиру на Борщаговке живую мышь.
Как-то, я процитировал ему декабриста Лунина: «Нельзя слишком сильно испытывать своих друзей».
Но в тот период Ваган всех пробовал на излом.
Это было не просто тяжело, это, подчас, было невыносимо.
Много времени спустя он сказал мне:
– Если я перестал напрягать людей, наверное, я умер.
И улыбнулся.
Но сказал это уже другой Ваган, Ваган после переломного и страшного для него 1995-го года.

1995 

Эту историю, в отличие от многих других его историй, я слышал от Вагана всего один раз.

Ваган пил весь вечер с кем-то, имени кого он так и не назвал, на Гаванной в кафешке, где все его знали, поили водкой и кормили любимой “яишницей”. Было холодно, пора было расходиться. Собутыльник попросил Вагана проводить его домой. Ваган предложил ему денег на такси, тот отказался, сказал, что ноги не ходят. Тогда Ваган взгромоздил его себе на спину и понес туда, куда человек, сидящий у него за спиной ему указывал. – Наверное, они мне что-то подлили в водку, – говорил мне Ваган. Я бывал с ним в разных ситуациях и могу сказать, что такого ясного понимания людей, предвидения их поступков, такой “моментоносной”, как говорил Ваган реакции, на разные, в том числе экстремальные ситуации, я не встречал ни у кого. Вполне вероятно, что Вагану действительно что-то подмешали. Они углубились в какие-то глухие дворы. Когда Ваган понял, наконец, что тут дело нечисто, человек, сидящий на нем, ударил его обрезком трубы по затылку. Ваган очнулся от того, что бомжи пытались стащить с него кожаную куртку. Он остался без денег, без паспорта с эстонским видом на жительство. Он встал и пошел домой. Там ему стало совсем плохо и он позвонил Кноппу, тот вызвал скорую, и Вагана, наконец, забрали в больницу. У него был перелом основания свода черепа и огромная гематома. которая запеклась, как ему сказали, потому, что было холодно. Вероятно, это его спасло. Через несколько дней в больницу пришла жена просить развода. – Лучше ты останешься вдовой, чем сукой, – сказал ей Ваган. Он не потерял ясности мысли и краткости формулировок. Потом, с дренажем в черепе он ушел из больницы. Он лишился здоровья, семьи, он заново потом учился рисовать. Была зима 1995-го года.

«Вино кометы»
Ваган приехал на мою выставку «Вино кометы», которая экспонировалась в Национальном музее в 1998 году.
Хейло-Боппская комета сияла в небе над музеем.
На моих работах кометы развевали длинные свои хвосты.
(Комету я начал рисовать задолго до ее прилета, в 1995 году, когда перечитывал «Войну и мир»).
На выставку Ваган опоздал на день, и работы я ему показывал в полуподвальной мастерской, которую снимал на ул.Толстого, кажется,15.
Ваган был страшен. Три года назад ему трубой размозжили голову, он чудом остался жив. Он был черен, как Отелло, медленно двигался, опираясь на палку и тяжело дышал. На мой вопрос, рисует ли он, он ответил, что в том месте, где он живет, можно только перезимовать.
Он внимательно посмотрел мои картинки и сказал:
– В каждой из твоих картин есть новость.
Лучшего отзыва о своей живописи я не слышал.
Потом мы с Валерой Соболевским и Ириной провожали его на вокзал.
Он попросил, чтобы ему в дорогу купили две бутылки водки, без которой он, по его словам, не мог заснуть.
Он все приговаривал:
– Не могу понять какую же подляну мне подсунул Кнопп?
Когда в плацкарте он предъявил билет проводнику, тот потребовал у него удостоверение инвалида. Билет ему в Одессе покупал Кнопп на свое имя по удостоверению дурика.
Никогда не видел Вагана таким безропотным. Он молча повернулся и стал выходить из вагона. В две секунды мы с Валеркой, не сговариваясь, коррумпировали проводника и вернули Вагана на место.
Поезд с Ваганом тронулся, перрон с нами остался.

Белый гроб и хачкар на 2-м одесском кладбище
В последние шесть лет жизни Вагану “свезло”: он познакомился и подружился с “матушкой” и “батюшкой”, как он их называл – с о.Анатолием и Аленой Римко.
Эти люди взяли на себя все бытовые заботы о Вагане,
Алена – “Матушка” – вообще стала его добрым ангелом, занималась всеми его практическими делами, сняла ему мастерскую на ул.Толстого, где он жил и рисовал до самого своего последнего дня.
“Выигрывает тот, кто много работает” – говорил мне Ваган.
И он работал, чувствуя, что годы, потом месяцы, а потом и дни его сочтены.
Болезнь его обострялась и он поехал, как он сказал “умирать” на родину в Ереван. Лечение оплачивала Алена, чуть ли не ежедневно отсылая деньги в Армению. Что-то там пошло не так, Ваган в свойственной ему манере заявил, что в этом городе умереть по-человечески нельзя и вернулся в Одессу.
Одесский воздух благотворно подействовал на Вагана, ему стало лучше.
В начале осени 2006 года Ваган приехал в Киев, как мы потом поняли прощаться. В доме Валеры и Тани Соболевских Ваган собрал почти всех своих киевских друзей.
Ваган был весел, сам делал шашлыки, ел печеные овощи. Нам всем тогда показалось, что роковой прогноз врачей по крайней мере отсрочен.
После этого он совершил свой последний подвиг: поехал в Таллинн и привез оттуда около сотни своих работ. До последнего дня он их реставрировал, натягивал на подрамники, готовился к выставке, которая, усилиями Алены Римко, состоялась уже после его смерти в Одесском музее Западного и Восточного искусства на Пушкинской.
18 декабря 2006 года позвонила Алена и сказала, что Вагана не стало.
Мы с Соболевскими поехали на похороны.
Хоронили Вагана в белом пижонском гробу с ручками и позолотой, от которого отказались какие-то мафиози, в другие гробы его могучее даже после смерти тело не вмещалось. И на похоронах его без приключений и немыслимых совпадений не обошлось.
О.Анатолий произнес заупокойную молитву, много говорил о греховности усопшего.
У меня в кармане невесть каким образом завалялся клинышек от подрамника. Я положил его в гроб, когда прощался с Ваганом.
Белый гроб въехал в открывшийся портал и языки пламени охватили его.
Тризна была в ресторане “Кларабара” в столь родном Вагану Горсаду.
В поезде, на обратном пути мне позвонила жена и сказала, что накануне днем умерла ее мама, моя теща, незабвенной памяти Валентина Григорьевна.
С тем я и приехал в Киев.
На могиле Вагана Алена поставила камень в виде хачкара, «крест-камня», который привезли из Армении.

Когда умирает художник от него остается сухой остаток – его картины.
Они и при живом их авторе начинают жить своей жизнью, обретают свою судьбу.
И это правильно.
Но живой автор хоть как-то способен влиять на этот процесс.
Бòльшая часть картин Вагана находилась в Одессе, у “матушки” – Алены Римко, которая была добрым ангелом художника Вагана последние годы его жизни и хранительницей памяти о нем и его творчестве после его ухода.
Мечта была о музее Вагана.
Сестра Вагана забрала часть работ из Алениного собрания в Ереван. Из соображений, по-человечески очень понятных, Алена позволила это сделать, да ее не очень-то и спрашивали. Часть работ, подаренных ей лично Ваганом, все-таки осталась у Алены.
Много работ где-то бродят, живут своей жизнью.
Дай бог, чтобы со временем работы, взятые сестрой в Ереван, стали там доступны для публичного обозрения. Беда в том, что как сказал замечательный режиссер Арутюн Хачатрян, который много лет снимал и снимает фильм о Вагане, – на родине его не очень помнят и не очень любят. История не новая: нет пророка в своем отечестве.
Когда в Киеве делали выставку об одесском нонконформизме, мне никто не смог объяснить, почему там не представлен Ваган Ананян, художник четверть века проживший в Одессе.
Что же тут поделаешь, будем уповать на время и на себя.
А картины – есть.
Как сказал Ваган, когда я спросил про судьбу его работ:
– Картина не булка, ее нельзя съесть без остатка.