У нее не было наград и званий, кото­рые  художнику дает власть или министерство культуры. Она – художник «не официальный», но зато в самом точном и единственном значении этого слова. 14 июня ей исполнилось бы 84 года. На InKyiv — Зоя Лерман в двух воспоминаниях.

Галина Григорьева, коллега: 

…Зоя Наумовна пронеслась по истории искусств Украины яркой звездой. Человек необычайной доброты и невероятного таланта. Она входила в круг шестидесятников, вся наша группа — это  ученики Сергея Алексеевича Григорьева.

Была Зоя, позже и по касательной к нам присоединился ее муж, Юрий Луцкевич, Игорь Григорьев, Тоша Лимарев, Ким Левич.  Григорьев очень любил Джотто, и показывал его нам. А показать Джотто — это значит показать Бойчука. Потому что это мощные основы художественного языка.  

Мы, наш круг — были антитезой официального искусства. Объяснить, почему шестидесятые годы стали таким призывом к свободе творчества (в широком смысле) мне сейчас трудно. Конечно, нам было тяжело, мы были отщепенцами, мы долгие годы не могли и мечтать об официальных выставках. И поэтому выставлялись неофициально, у меня (у Сергея Алексеевича, конечно) в мастерской. Выставлялись, общались — это было поддержкой. Потом на наши выставки донесли. Казалось бы: в собственной мастерской выставки, художники общаются, — что тут плохого? Но дело развернулось так, что нас хотели исключить из Союза художников. 

В наше время представить себе подобное невозможно, да? Но с другой стороны — тогда мы были более значительным явлением, чем сейчас. 

Удивительно, пришла свобода, делай что хочешь, но тебя — нет. А тогда тебя никуда не пускали, но ты есть, ты БЫЛ. Сейчас, в настоящее время наше становление было бы более трудным. Я с большой тревогой думаю о молодом поколении художников, сейчас все складывается таким образом, чтобы изобразительного искусства с его духовностью, с глубиной его чувствования — не было. А у Зоички все это было. 

Есть история, которую можно было бы вспомнить, как анекдот, началось более свободное время, нас выставили. Дают советы, бесконечные, один совет, потом другой. Каждую работу осматривают и принимают отдельно. У Зои была интересная работа, помните у де ла Торре шоколадница – идет хорошенькая девушка, несет поднос. Зоя сделала ее украинкой, замечательно. С курносым носиком, груди такие. Сергей Алексеевич очень защищал эту работу. Он вообще очень любил Зою. Так вот, защита «Шоколадницы» — сейчас трудно себе представить до какой низости опускалось чиновничество в Украине — был такой отвечающий за качество картин Шаталин, в ответ на аргументы Григорьева он отвечал: «Работа пройдет, если Зоя уменьшит размер груди. И укоротит носик». И Сергей Алексеевич звонил Зое: «Я тебя умоляю, немножко уменьши груди, на нос приклей бумажечку, а потом снимешь. Даже Микеланжело так делал, что делать?»

Зоя Лерман не умела делать халтуры, для заработка, она не умела уменьшить свой талант и оригинальный язык, и встроиться, что-то с этими ее работами всегда происходило. 

Вообще, Зоечку всегда сопровождали драматические истории. Например, заходит она в ювелирный магазин на Крещатике. Купить ничего не могла, заходила хотя бы посмотреть антиквариат. И сумочка у нее плохо закрывалась. И вдруг она замечает, как один мужчина ловит другого, но такого злосчастного, а только такой мог влезть в сумку к Зое, ловит, грубо тащит в отделение милиции. Зоя стала вора жалеть и отбивать, шла за ними и просила отпустить: « Ну зачем он вам, отпустите, он несчастный, он ничего не взял». 

Она была замечательным педагогом. Лишенные своего видения под ее руководством начинали делать художественные вещи. 

Павел Фишель,  ученик: 

…Когда говорят «Зоя Лерман», я вспоминаю, как она смеялась. Это был смех талантливого человека. Она сразу обращала на себя внимание, сразу было понятно, что перед тобой удивительный, открытый, сумасшедший, талантливый человек. 

Она была весела и радостна с теми, к кому хорошо относилась. 

Зоя — моя родственница. Для меня она человек, который соединил меня с главными профессиональными событиями моей жизни. Поясню,  моя мама и Зоя — были соседями по двору, а еще и родственницами. И когда встал вопрос о моем поступлении РХСШ, мама пошла к Зое. Зоя взяла мои рисунки, и пошла с ними к учителям. О ней как о преподавателе говорили все примерно одно и то же: она может очень много дать, но только тому, кто это может взять. Она могла подолгу не приходить на свои занятия, потом появиться и сказать какие-то удивительные вещи, и опять исчезнуть. Как преподаватель она у меня появилась в 10-м классе. Была создана группа графики, которую вели Олег Александрович Животков и Лерман Зоя Наумовна. Зоя очень интересно показывала КАК рисовать. 

Нарисованные  ею фигуры были не натуральны, но с другой стороны, здорово похожи. То есть рисунки были в контексте мирового искусства, а не академической программы. Она замечательно чувствовала пластичность, объемность фигуры. 

Еще она замечательно комментировала работы учеников. Ты мог принести ей работу, и услышать: «Про эту работу ничего не могу сказать, она слишком на все похожа» и говорила это так легко и весело, что было и не обидно, становилось как-то все про эту работу понятно. Было интересно слушать ее споры об учениках с Животковым.

Животков: У него отдельное рисование, оно его погубит!

Зоя: Да ну, перерастет! Саша  Дубовик же перерос!

Животков: Да не перерос, а ушел от этой проблемы!

Она любила рассказывать, как подружилась с бомжами, цыганами, с теми, кто за ней увязывался. А ее легендарные походы за пенсией, когда по дороге домой она все раздавала? 

Помню еще историю. Она пришла на концерт, а пригласивших ее друзей еще не было. Зоя присела порисовать. К ней подошли и спросили: «Представьтесь, давно ли вы пьете?» — она попала на встречу анонимных алкоголиков. На них она тоже произвела впечатление. 

С ней все время что-то случалось. Рисовала всегда и везде, на всем, что попадало под руку. Зоя говорила: «Если художник рассказывает о чем-то без карандаша – это не настоящий художник». 

В профессиональном смысле она была очень четким человеком, она всегда говорила то, что думает, искусство для нее — это была очень принципиальная вещь.

Мне нравились ее работы белые на белом. По белому холсту легким контуром, белой краской. 

Когда я попал в пятый класс художественной школы, там были свои специфические  требования к оформлению работ.

Родители спросили Зою, как она оформляет свои, и нам попала одна из ее акварелей. И я помню свое впечатление: сначала, когда я это увидел, мне казалось, что это абсолютные каляки-маляки, прошло много времени, пока я наконец понял, что там была написана только теневая часть фигур и предметов в яркий солнечный день. 

Зоя Наумовна познакомила меня с главным учителем в моей жизни, ее другом, большим художником Александром Агафоновым. 

Свою любовь к Зое я попытался выразить в оформленной мною книжке Селима Ялкута «Мир Зои Лерман», выпущенной еще при ее жизни.

Книга Селима Якута тут