• Город
  • Тиждень
  • Арт
  • Сцена
  • Экран
  • Стиль
  • 111
  • О нас

111 слов

Прочитать

«Історія знову пишеться втраченим поколінням»

11 Август, 2022

Прочитать

Manzeye, Mareppa, Mareppo, Mussapa

4 Август, 2022

Прочитать

Культурний поліморфізм України: погляд з Італії

19 Июль, 2022

Прочитать

«Наш Мазепа свят, а ваш москаль – скурвый сын!»

4 Июль, 2022

Прочитать

Поезія воєнної доби: «Назви мені місто – і я скажу тобі, де його рана»

28 Июнь, 2022

Стиль

Прочитать

Мода не може брехати

27 Октябрь, 2021

Прочитать

Шить в Париже

19 Март, 2019

Прочитать

Дело в шляпе!

15 Март, 2019

Прочитать

Умные часы — украинский стартап Force

6 Август, 2018

Прочитать

Киевлянин, которого мы потеряли

1 Август, 2018

 

inший Kyiv

Культура Великого Міста
  • Город
  • Тиждень
  • Арт
  • Сцена
  • 111
  • Про нас

inший Kyiv

  • Город
  • Тиждень
  • Арт
  • Сцена
  • 111
  • Про нас

In Город

«Рисовать жизнь, меньше изображать, больше говорить»

1.7K Просмотров 12 Август, 2018

«Рисовать жизнь, меньше изображать, больше говорить» Pin It

Главный художник издательства «Малятко» и один из ведущих представителей украинского андеграунда конца 1960-х — начала 1980-х годов Аким Давидович Левич  рассказал In Kyiv о том, что не хотел бы быть сейчас молодым художником. И о том,  что по-настоящему важно для художника. 

Расскажите о ваших студенческих годах: официальное и неофициальное искусство вокруг вас.

— У меня так хорошо получилось, что я дорастал до неофициального художника. Я им стал не сразу — пришел, и сразу авангард. Нет, я рос до него. Все было стандартно: я окончил Республиканскую художественную школу, потом — институт, и потом — вольные хлеба. Сложности начались в институте, тут я начал не вовремя расти. Надо было бы немножко позже. Мой рост пришелся как раз на диплом, 4-5 курсы. А Может, раньше, меня три раза исключали из института. Не из-за пьянства, не из-за прогулов, не за хвосты — за рисование. 

Исключали каждый раз за разное?

— Формально, да. Но повод был один и тот же: буржуазное влияние.

Как вы восстанавливались?

— Они интересно меня исключали, обо мне в общем-то были хорошего мнения. То есть бить — били, но не до смерти.  И восстанавливали. Первый раз меня исключили после первого курса. А студентом я стал после второго курса, меня сначала не приняли и взяли условно, нас было три человека условников. Все трое, кстати, вышли в люди. 

Кто это был?

— Они не из Украины. Россия и Азербайджан. Но у меня были и покровители…

Кто?

— Первый, в институте — Сергей Алексеевич Григорьев, наш классик. Он очень хорошо ко мне относился. Он пытался предотвратить все истории с моими исключениями, говорил мне: «Вам будет тяжело только первые десять лет после окончания института».

И как, оказался прав?

— Меньше. Он ошибся на три года. Я первый из всего выпуска, из всех, кто получал пятерки, стал членом Союза художников. И, в общем, думаю, что отношение в институте ко мне было хорошим. Но на мне можно было и заработать «не ту» репутацию: все ж таки буржуазное влияние. Но это глупость, конечно. Какое буржуазное влияние? Откуда?

В чем оно проявлялось?

— В мазках, наверное. Вот я например, писал этюды, которые вызывали у преподавателей (не у всех) бешеный сротив. На картоне между мазками были белые пространства. Никакой идеологии там не было – чистый лист. Я думаю, что само словосочетание «идеологическое влияние» использовалось для решения межцеховых споров. 

Формальный прием победителя?

— Да. Я рисую так, а ты — иначе. Я обвиню тебя в формализме. А ты меня еще в чем-нибудь.

Второй раз когда и за что исключили?

— После третьего курса. Там интересно получилось: я обнаглел и написал целую картину, у студентов это не так часто бывает. Так вот, студент написал целую тематическую картину. Советскую, конечно. Единственное что — мрачную. Эта мрачность, видимо, выдавала мой андеграундный подтекст. 

Что за сюжет?

— Я стараюсь писать только то, что знаю и помню. Это был пост ПВО, во время войны были такие дежурные посты, обычно на них дежурили женщины. Там было описано чувство тревоги, но это ведь и тема такая.  Я ведь помню, как мы во время войны боялись хорошей погоды — значит, прилетят, будут бомбить. 

В институте был «исправительный зал, в нем мы обсуждали работы и вносили поправки. Зарецкий про мою первую работу сказал: «Впечатляет»… он не сказал: «Хорошо».

Всего на военную тему у меня было четыре картины, и все они выставлялись, только с последней все было непросто. Я не вовремя с ней встрял. На ней был солдат, стоящий спиной к зрителю на фоне сгоревших труб — это все, что осталось от домов. Белашова (была такая в Москве, председатель Союза художников) сказала: «Наши художники неправильно трактуют войну. Война — это парад победы, а не негатив и кошмары». 

И я решил писать все, что полагается — на выставку, и отдельно, для себя. Это было ошибкой, «для себя» не бывает, у меня не получилось сидеть на двух стульях. Идет борьба между головой и трезвым расчетом (Надо, чтобы работа попала на выставку. нормальные отзывы…) и тем, что говорит душа художника. 

Когда я это понял, сказал себе: «хватит». И начал заниматься книжной графикой, для заработка. Иначе бы мне светил фонд — эти Ленин, Крупская, ужас. А так я спас свою краску  — не пачкал ее в этих…

левич1

Когда вас исключили в третий раз?

— Диплом. Меня не допустили к защите, дали справку. Я потом его рисовал экстерном, нарисовал отвратительно, но они были очень рады. 

Сегодняшним молодым легче? Галина Григорьева сказала мне как-то: «Нам не давали выставляться, но мы были. Сейчас молодым легко выставиться, нет никаких запретов, но быть — сложнее»

— Им нечего говорить, мне кажется. Оказывается, эти тиски и еще то, что мы были напичканы литературой, — давали нам умение видеть правдиво и возможность содержательного высказывания. 

….А тогда  я стал писать для себя. Это примерно 1958-1959 годы. Было много смешных моментов. Александр Сафронович Пащенко — мое несчастье, мой рок. Как всякий новый директор, он пришел в Институт навести порядок: он считал, что Григорьев всех распустил. Пащенко занимался мной впритык, была такая фраза в приказе об отстранении меня от диплома: «Під час підготовки етюдного матеріалу до диплому студент Левич створював людей та природу на буржуазно-формалістичне кшталт». Смешно. 

Вы считаете, преодолевать нечто (любое сопротивление) необходимо для художника?

— Думаю, что нужно.

Когда Микеланджело сидел в приемной Папы, ждал каррарский мрамор, это бытовое преодоление, здесь же речь о преодолении другого рода. 

— Когда мне дали справку, выгнали в третий раз… вот представьте — огромный город — и я, один. Куда идти? Это сейчас для художника есть возможности — дизайнер, еще что-то такое. Тогда ничего этого не было. 

Моя тетка, зубной врач, сверлила зуб какому-то своему пациенту, а когда-тебе сверлят зуб, под давлением бор-машины ты согласен на все. Так вот, тетка ему рассказала, что у нее есть племянник, вроде способный, вроде неглупый, но неудачливый. И ее пациент сказал: пусть приходит ко мне. Это был какой-то «ОргДорСтрой»…Я пришел вовремя, он похвалил меня, показал стол, надо было рисовать стенгазету. Это было решением проблемы на уровне участкового — чтобы не быть тунеядцем. На второй день жена собрала мне папку и завтрак, но оказалось что сотрудники «ОргДорСтрою» не нужны

Потому что вы еврей?

— Может быть, примерно это время как раз. Но точно не знаю, поэтому… Он выставил меня, и я пошел, по Глыбочицкой: а куда мне идти?!…. Жена  работает, каждое утро бежит на работу. А я  — впереди целый день, что мне делать? Хорошо, если жена скажет «почисть картошку к моему приходу», это я могу. 

Этюдник у меня присох, работать я уже не мог. И я шел, какая разница, куда. Шел по маршруту 13 трамвая. В одном из пересечений улицы вижу странную картину — грязный забор, на его фоне человек тащит голубую детскую коляску. Голубой синтетический цвет, я чутко  отношусь к цвету, для меня он относится к эстетической категории: красиво-не красиво. Он никогда для меня ничего  другого не означал. А тут как по лбу ударило: это же абсурд! И я подумал, а что, если написать? И я быстро вернулся домой, на Жилянскую улицу, тогда я жил там, и написал. И у меня получился полный идиотизм. То, что получилось, выглядело глупо, у меня тогда была романтическая эстетика, мне было важно, чтобы было «красиво», что-то значило — кто-то куда-то идет, с чем-то борется. Словом, я написал картинку за два часа, подумал: «кошмар», забросил за диван, и забыл. Прошло месяца два-три, ко мне пришел Барский, у меня был старый хлеб, жена давала молоток — мы разбивали хлеб и к нему подавали к нему сладкий чай. 

«Что  ты делаешь?», — спросил Барский. 

— Виля, я дошел до ручки.

— Ну покажи. 

Я показал. «Ты знаешь, что ты написал?», — спрашивает.

Что? — И впервые в свой адрес услышал от него : «Экзистенциализм». 

Такое страшное слово. 

— Виля, — говорю, — это же идиотизм.

— «Ты в плену романтической эстетики», — Виля был среди нас самый умный. 

Тогда у вас и появился мотив с трамваем?

— Трамвай — это город. Я  городской художник. Чтобы обжить пустые дома, дома ведь мертвые, их обживают трубы, трамваи, какая-нибудь тетка с метлой, — все, что делает картину живой. Эта работа сыграла в моей жизни важную роль: я ее повторял, разрабатывал сюжет… 

Потом Николай Петрович Глущенко пытался своего сына Шурку пытался «принять» в Союз, и организовывал молодежную городскую (это самый низший ранг) выставку. И я принес этот этюд, точнее, я взял его на всякий случай. Я принес нормальные работы, отучился ведь шесть лет, принес другие, хорошие работы. Глущенко смотрит, кивает: «хорошо, хорошо». Потом видит трамвай:  «все остальные заберите. Мы эту выставим».

Николай Петрович, говорю, это же не пропустят. А он говорит: «Мы назовем это иллюстрацией. Хорошо бы к Достоевскому. Но трамваев тогда не было. Мы назовем это иллюстрацией к Брехту».

— Николай Петрович, я не читал Брехта!

Он захохотал и сказал: «Они тем более». 

 Глущенко был мощным художником и человеком?

— Он был европейцем. Он понимал, что не все можно, что-то стыдно. 

И я выставил эту работу. Потом она (эта работа) познакомила меня с Параджановым, потом я стал более-менее известным в узком кругу. И у меня появилась тема. 

Когда у вас появилась библейская тема?

— Когда решил писать для себя. Я использовал главные темы и сюжеты, и вкладывал в это себя. Но эта стезя она была мной придумана, искусственной, а я плохо на это реагирую. 

Если вернуться к теме преодоления некоего давления. Зачем что-то преодолевать? Разве недостаточно художнику преодоления себя?

— Тут нет рецептов. Кому поп, кому — попадья. Кому-то нужно преодолевать трудности. Кого-то ни сломают. Тут ведь как с ответом на модный вопрос: должен ли художник быть голодным? Нет, я хочу быть сытым. Я против голода.

Вам не кажется, что благодаря свой отверженности вы были в центре внимания?

— Я не хотел бы сейчас быть молодым художником. 

Почему?

— Не знаю. Не обязательно что-то вечно преодолевать. Мне понятнее братья за трудное. 

Самоцензура в этом не помогает?

— Самоцензура любит тебя: нужно, чтоы у тебя была машина, деньги и так далее. Художник состоит их двух людей, один из них — человек нормальный,  который хочет хорошо жить. И другой, который ищет путь в искусстве. 

Искусство сейчас играет важную роль в жизни?

— Появились другие категории. Дизайн. Украшения. Для того, чтобы ответить на этот вопрос, надо пожить, и оглянуться. Современникам этого не дано. Так мне кажется. Я могу не принимать современное искусство, ну так что? Потом все станет ясно. 

Профессиональное обсуждение работ художников тогда (например, «Выставка Девяти») и сейчас отличаются?

— Тогда обсуждение проходило в казенных стенах, в нем участвовали казенные люди, это казенный разговор. Обсуждение было очень неинтересным, единственное, что  мы тогда почувствовали, я говорю о «Выставке Девяти», — мы почувствовали отторжение своих коллег. Володя Будников обнял меня, и сказал: «я тебя поздравляю, конечно, но ты знаешь: плохо».  

Сейчас я очень осторожен с категориями хорошо и плохо, они могут меняться местами. Главным было отторжение. Хотя горизонт уже светлел. А они боялись конкуренции. 

На какой период в вашем творчестве пришлась «Выставка Девяти»?

— На Город, Библия уже прошла. 

Когда наступили «черные» полотна?

— После «библейского» периода, он был светлый, свежий, почти белый. Потом я учился «убивать» эту свежесть. Добивался до черноты. 

IMG_6279

Что вас интересует сегодня? Вы ведь хотите рисовать?

— Конечно. Я хочу рисовать жизнь, меньше изображать, больше говорить. Рассказывать большое через незначительность темы.

Рисовать детские воспоминания, ощущения. Я хочу сделать своей темой живопись. 

Как вы относитесь к красоте?

— Я ее ненавижу. Это придуманный человеком уход от того, что есть на самом деле. Я не люблю красоту, я не люблю хорошие картины. 

Вам, большому художнику было трудно прийти в «Малятко»?

Там было очень хорошо, я уже не работаю два года,  до сих пор в паспорте журнала: «художественный редактор  — А.Левич» я позвонил главному редактору — нужно это ликвидировать. «Ні, ми так вважаємо» — был ответ. Моя должность до сих пор свободна. 

Художник и время. Художник привязан ко времени?

— Он не выбирает, время в него влазит, и он делает что-то современное, Можно  выйти за рамки своего времени и тогда начинается вечное. Вечное всегда связано со временем. С тем что было, есть и будет. 

Успех у широкой публики важен для художника?

— Он желателен. Иногда он бывает заслуженным. Я не знаю, все зависит от дозы, поскольку  меня провозгласили «андеграундом», сказать «да» я не могу, я не уверен. Сказать «нет» — я не могу, я не имею права. Поскольку очень много неясного в мире, лучше, когда тебя что-то ведет, и когда «строку диктует чувство». 

Аким ЛевичВилен Барскийсмотреть
Share

Читайте также

Просмотр

Счастье неминуемо

Просмотр

Севилья и окрестности

Просмотр

Убийства в маленьком городе

Просмотр

Британские триллеры и драмы

Просмотр

Добрые внутри

Просмотр

Человек, ожививший Врунгеля

Просмотр

Япония тут рядом

Просмотр

Короче!

Предыдущий пост

Троє та Ніна Сімон

In 111

Троє та Ніна Сімон

Просмотр

Следующий пост

Связанные

In 111

Связанные

Просмотр

Instagram вернул неверные данные.

© 2022 inший Kyiv - All Rights Reserved.

Партнер сайту: