Ахра Аджинджал родился в Абхазии, с 1993 года живет в Киеве.

Между Абхазией было Сухумское художественное училище, истфак МГУ, отделение истории искусств. Одновременно  были занятия живописью и графикой. После окончания МГУ – работа в журнале «Искусство Абхазии», Аджинджал автор более пятидесяти статей и заметок, опубликованных в Абхазии и России. Еще из одновременного: выставки, в России, Украине, Швейцарии, Греции, Италии.

В его работах есть все это, одновременно:  образование, мастерство, мифотворечство и эрудиция.

Художественный мир Ахры – негромкий, камерный, гармоничный и осмысленный. И очень, очень добрый (добрый – точнее чем например, гуманистический и гуманный), в какой бы технике он не рисовал, вне зависимости от предмета и пространства изображения – вот это «добрый», «поэтичный, «музыкальный» –  самые точные эпитеты.

Если (когда) вы не художник, тогда кто в большей степени:  искусствовед? Просветитель?

Искусствовед – это понятно. Никогда не ставил перед собой цель просвещать кого-либо специально. Это просто, есть интернет, ты смотришь и вглядываешься, когда я создавал эту страницу (GRAND ARTIST – страница в фейсбуке), накопился определенный материал, малознакомый даже для меня. Когда я учился в МГУ, мы галопом прошлись по основным именам-художникам, ключевым точкам, фигурам XX века. То, что называют вторым-третьим рядом (не люблю эту формулировку) художников мы знали очень поверхностно. И я решил, что если это интересно рассматривать мне, можно показывать, делиться. Многие мне пишут, что показывают эту страницу своим студентам. Это нужный материал, он необходим не только искусствоведам – художникам. Смотреть, собирать впечатления, накапливать.

Кого выпускал истфак МГУ?

У меня в дипломе написано «искусствовед». Мои однокурсники занимаются искусствоведением, искусствознанием. Не знаю, есть ли среди нас критики.

У вас на отделении истории искусств как раз, когда вы учились преподавали звезды.

Да, мне читал профессор Виктор Николаевич Гращенков лекции по эпохе Возрождения. Дмитрий Сарабьянов преподавал историю русского искусства Нового времени. У нас был факультатив с Поспеловым, исследователем русского авангарда. Древнюю Грецию нам читал Глеб Иванович Соколов. Валерий Стефанович Турчин читал нам XX век, очень сильное впечатление. Я очень любил лекции Сарабьянова. Мюда Наумовна Яблонская. Александр Ильич Морозов, который занимался союзными республиками в том числе. Я у него как раз диплом и защищал, по истории абхазского искусства. Морозов меня и познакомил со значимыми фигурами союзных  республик, от него я узнал о киевских художниках, про украинскую волну. А теперь я с ними тут общаюсь, обнимаюсь, здороваюсь.

Переход от теории к практике, от созерцания к созиданию как происходил?

Мною в первую очередь двигало желание. Мне хотелось работать. Если нет потребности рисовать, лучше за это дело не браться. Только если внутри тебя что-то сидит, и не дает покоя, и не отпускает. В первую очередь – так. За карьерой и славой не стоит идти в художники.

Но и потом, у меня за плечами сухумское художественное училище. Там довольно-таки серьезное было преподавание. По прошествии лет я убеждаюсь: нас учили правильно. Азы, грамота, первоначальные понятия, технику нам давали, так что в какой-то степени я грамотный художник.

Училище было до МГУ?

Да, я учился в школе до 8 класса, на одни пятерки, но я ведь хотел рисовать, и поступил в художественное училище. И уже потом, после училища, был университет. Искусствоведение – это не просто созерцание, это – анализ, в нем мало романтики. Это знание. Это – опыт. Ведь как определить искусствоведу что хорошо, а что плохо? Как этому научиться? Для меня единственный способ это – много смотреть, сопоставлять, передвигать какие-то вещи в конструкции мирового искусства. Определять для себя точки, к которым можно привязывать все остальное. У нас на искусствоведении была практика, мы на ней рисовали. Но у меня было за плечами училище, я  ходил только на интересующие меня дисциплины – офорт например, мне было интересно. А мои однокурсники они учились понимать на практике как устроена картина, это важно.

Закончили МГУ, и что было потом?

Вернулся в Абхазию и работал искусствоведом в искусствоведческом журнале, писал статьи.

Потом наступила война, 90-е.

Я отправил в Киев семью в 92 году, а я остался, во время войны я приезжал к своим. Но в основном, во время войны я был в Абхазии. Как мог помогал. Я стараюсь эти темы не обсуждать. Я перестал обсуждать это и с земляками. Я уехал из Абхазии окончательно в 1993 году, и остался тут, в Киеве.

Как вас принял Киев?

Замечательно. Каким-то образом я смог вывести сквозь линию фронта пять своих работ. Привез их в Киев. Мой земляк занимался выставочной деятельностью и помог устроить меня в группу художников, где выставлялись Коля Сологубов, Александр Лернер, Митя Вайсберг, Саша Захаров. Они меня замечательно приняли. Кстати, три из пяти работ сразу купил военный атташе французского посольства.

Что это были за картины?

Скажем так – метафизического  содержания с экспрессивным исполнением.

Не военные сюжеты?

Нет, война в картинах  – это не мое, я не могу приумножать скорбь.

Как складывалась  ваша киевская художественная жизнь?

Я начал плотно общаться с Марком Гейко, естественно, с Митей Вайсбергом. Мы друг друга нашли в галерее Фортуна на Андреевском спуске, куда меня устроил Александр Лернер, с которым я только-только познакомился, и он сказал: «ну что старик, пойдем тебя выставлять?» Мы пришли, посмотрели, и я начал там выставляться. Было дружно, было много выпито, много переговорено. Для меня это было очень важно, после всех военных дел  – общение с коллегами, разговоры об искусстве. Киев – теплый. Люди – теплые.

Ваш Киев – какой?

Красивый! Уютный, зеленый. Вот весна, и каштан мой под окном распускается, потом сирень начинает цвести. Легко дышать, легко общаться. Соразмеряешь себя с архитектурой: пока не давит. Есть ощущение того, что человек в этом городе важнее стекла и бетона.

Очень традиционный вопрос – о планах

Подумываю  пробовать себя в скульптуре, пока теоретически – думаю. Очень далеко. Не буду рассказывать подробно, пусть будет тайной. Тема, в которой скульптура может быть выражена на плоскости, не объемно, в живописи, в графике. Но это ведь такое – не всегда наша внутренний взор совпадает с тем, что произойдет и происходит на практике. «Я знаю больше, чем умею», – говорю о себе. Это подстегивает. Это не дает топтаться на месте, повторяться, защищает от стилезависимости.

Чего вам не хватает в Киеве?

Не хватает контекста. Есть замечательные художники, нет понимания контекста. Где мы находимся, – не в смысле рейтингов, – в смысле встраивания в большую конструкцию мирового искусства; и второй вопрос: какого? европейского? Какой массив времени брать? Современного искусства? Традиционного? Хотелось бы одну большую умную выставку с попыткой анализа и связей – собрать все лучшее поколения, стили, движения. А потом отойти чуть в сторону и подумать – куда это все вписывается?

Еще не хватает больших выставок западных художников, которые слава богу живы, работают Кифер, Герхард Рихтер. Испанцев. Англичан. Может быть, это технически сложно, но это надо делать, это интересно, это нам поможет определится с контекстом. Это даст знания и необходимый опыт для анализа.

Фото: Алексей Белюсенко