Роман Минин родился в Донецкой области, в его семье все были шахтерами, основная тема его творчества – шахтеры. Работы Романа Минина похожи на свидетельства времени, письма в будущее, которыми с нами говорит история.
Давайте представим, что вас никто не знает в Киеве. Расскажите, как вы стали тем, кем стали: школа, ремесло, исследование шахтерского мифа.
Стать тем, кем я стал, без регулярных ивентов в Киеве, было бы невозможно. Киев играет существенную роль в моей истории.
Какую?
Моя первая серьезная выставка была в галерее «Арт-Фокстрот» в 2008 году. Я учился в Академии – меня никто не представлял, мной никто не занимался. Я не разбирался во всей этой тусовке, ходил по Андреевском спуску, искал, какая галерея мне нравится. Увидел, зашел: «Хочу у вас делать выставку». Мне сказали: 3000 долларов в месяц. Я так сильно хотел, что сказал: «Хорошо».
Я занял денег у своего преподавателя, Виктора Николаевича Гонтарова, он как раз получил Шевченковскую премию. В галерее мне снизили цену до 2500, две работы на выставке были проданы, по 1500, Владимиру Николаевичу деньги я вернул.
Благодаря этой выставке я познакомился с председателем независимого профсоюза горняков Михаилом Яковлевичем Волынцом. Оказалось, он работал с моим папой на одном участке, в шахте имени Стаханова. Мы познакомились, подружились и он сделал мне выставку, которая вызвала скандал и которую закрыли. Получился незапланированный пиар, который привлек ко мне внимание киевской тусовки. Я на некоторое время попал в топы новостей: «Что это было? Почему закрыли? Что это за художник?»
Потом я работал на фабриках-заводах, денег не было даже на метро, но картины про шахтеров я не переставал делать. Мне помог Антон Мухарский: купил часть моих работ, и мы заключили с ним контракт. 21 июня как раз откроется выставка, на которой я выставляю серию картин, которые он купил. (Речь о выставке «Шахтерский фольклор, на память» в галерее М17 21-28 июня – прим. InKyiv)
Подведение итогов?
Антон увлекся жлоб-артом, а я не имею к этому никакого отношения.
Вы говорите про шахтеров, а не для шахтеров. Сегодня ваши картины – это еще и объяснение Донбасса.
Надо взять на себя эту меру ответственности, я хотел бы быть переводчиком Донбасса. В Донбассе есть энергия, которая может быть созидательной, есть своя сказка. Ее я и показываю, такой, какой она могла бы быть. Реализмом я не занимаюсь, потому что реализм – это, может быть, сто раз честно, но и сто раз вредно.
То, что я сейчас делаю – для шахтеров, но результат этой работы будет виден лет через двадцать. Картине надо пожить лет пять, визуальное искусство долго живет, долго откликается. Если перевести мои картины в песни, я был бы певцом популярных песен, они звучали бы отовсюду – в такси, из каждого чайника. Длину волны моих картин мы пока не слышим.
Конкретно для шахтеров здесь и сейчас…. В фойе административного корпуса шахты Стаханова была когда-то инсталляция с сотней попугайчиков. Шахтеры выходили покурить и смотрели на попугайчиков. Релаксация. Для шахтеров нужно делать такое, чтобы согласно системе Станиславского, люди смотрели и думали: «верю». Чему может поверить шахтер? Природе, этим попугайчикам. Чему-нибудь столь же естественному, как явление природы. Когда мои картины станут как явления природы, – тогда мне поверят шахтеры. Пока я для них молодой человек, картины которого покупают.
На территории шахтерского мифа работаете не только вы. Есть еще Павел Маков, исследующий Донрозу, есть Dakh Daughters. У вас с ними общая тема, или вы говорите о разных вещах?
Что бы ни делал артист, это будет автопортрет. Урок в Академии художеств: сидят 12 человек, рисуют гипсовую голову, у каждого она разная, каждый рисует себя.
Я знаю язык монументальной росписи. Знаю язык своей родины, Донбасса. Я хочу узнать наше место в большом мире. Я хочу проехать по всем «Донбассам» в мире – в Африке, Германии, Франции, Америке, Китае, усвоить этот опыт и сделать из этого свой художественный труд.
А как же попытки объяснить нынешний Донбасс?
20 лет назад это можно было бы всерьез обсуждать. В 2007 году я искал людей, которые были бы заинтересованы в культурном обмене Донбасс-Западная Украина. Это был или какой-то саботаж, или злая ошибка советской системы – замкнутость донецкого региона в самом себе. Кажется, нет повода для общения, концентрация людей на уровне целого региона, замкнутого в самом себе: свои ценности, своя уголовная романтика, свои предметы гордости. Эти основания для гордости – со знаком минус. Помню, в 90-е месяцами не было газа и света, неделями не было воды. Люди держали коз на балконах. Огородики позволили бы выжить, но вот шахтеры уставшие приходят с работы, какие огородики? Просыпаешься в микрорайоне, в котором неделями нет воды, в колодцы огромная очередь, с перерывами на три часа ожидания, пока вода наберется снова. У нас в гараже были куры, иначе мы бы не выжили. Вот выжить в таких условиях – это гордость.
Люди привыкли гордится всем этим, а тут добавилась война. Таких людей не сломить, не напугать. Война – для них предмет гордости надолго. Такой мой родной край, понимать его надо было раньше. Тут нужна работа поколений: менять образовательную программу и ждать, ждать.
Худшее, с чем нам придется столкнуться, – это ползучая месть, даже если мы обнесем Донбасс границей. Люди будут убивать друг друга.
Чтобы люди могли говорить друг с другом, им надо знать один язык.
И иметь общие предметы гордости.
У ваших героев предметы гордости вполне понятные – это люди, которые много вытерпели.
А еще были унижены, выслушивая в свой адрес: обнести Донбасс колючей проволокой, там не люди. Это напоминает семью с нелюбимым ребенком, ребенок вырос и крикнул: «Я вас ненавижу!» Выход – это любовь, конечно. Научиться любви можно, выбрав общие предметы для гордости, начав совместный поиск общего будущего и своего места в мире.
Ваши ближайшие планы
Я хотел бы работать с детьми. Работать с городским пространством, с витражами.
Шахтер-инопланетянин, инсталляция на Manifesta11 в Цюрихе – что он означает?
Это моя квинтэссенция образа «Свой-Чужой». Это был интересный опыт, продолжение этого проекта будет в декабре этого года в Женеве.
