Александр Морозов представляет цикл «Мастерская»

На этот раз мы в гостях у художника Бориса Егиазаряна. Борис – фигура харизматическая в современном украинском искусстве. Родился  в Армении, учился в Ереване, Санкт-Петербурге и Киеве.  Его работы очень светлые, солнечные, наполненные кавказским колоритом, аллюзиями на родные легенды и предания. И по-человечески Борис невероятно доброжелательный, открытый и щедрый. И в то же время честный и отважный.

А еще Борис в прошлом году дебютировал как литератор – во львовском издательстве «Видавництво Старого Лева» вышла книга рассказов «Сорок джерел», с авторскими иллюстрациями, разумеется. У каждого свои вкусы, но ваш покорный слуга прочел ее на одном дыхании, и оказалось, что она полностью созвучна  живописным работам Егиазаряна-художника.

– Чем для тебя является мастерская?

– Чтобы ответить на этот вопрос, нужно начинать с Армении. Я был студентом первого-второго курсов Художественного училища и ездил из центра города в район новостроек. Ехать нужно было через ущелье. И над ним стояли старые, заброшенные дома, без окон и дверей. Я всегда мечтал о том, что я как-нибудь туда поднимусь, вставлю окна и двери, сделаю ремонт, и там будет моя мастерская. И это будет счастьем. Потом, будучи еще студентом, мы с однокурсницей начали снимать комнату для работы. И с тех пор я без мастерской уже не могу обходиться.

Белый холст

Что такое мастерская для художника? Это все равно, что келья для монаха. В какой-то мере это относится к армянам. Армянские монахи находили в скалах природные образования, пещеры, ущелья, в которых они уединялись, чтобы оставаться самими собой, общаться с Богом, молиться за людей. То есть, повторюсь: для художника – это как келья. Художник, конечно, человек грешный. В каком смысле? Иногда даже в творческом процессе твои мысли могут попасть в картину в таком виде, что вымысел может оказаться очень недобрым. Поэтому нужно постоянно возвращаться на круги своя, спрашивая себя: «Что ты делаешь? Для кого ты делаешь? О чем ты думаешь? Где ты черпаешь вдохновение? Как ты его переживаешь? Кому и что ты хочешь сказать?» И вот как раз в мастерской происходит переживание. В мастерской происходит борьба. В ней ты переживаешь самоугрызение, в каком-то смысле страдание. А потом ты должен все это выразить на холсте. И что ты выразишь? Перед тобой белый холст или лист белой бумаги… Про белый холст, стоящий на мольберте, я всегда говорил – это самое красивое произведение художника, которое он еще не испортил и не испачкал (смеется). Для меня самая красивая картина – это нетронутый холст. Это – надежда, мечта, которая на этом холсте уже есть. А что же делать, как быть? Поэтому сейчас, когда прошли годы и я стал, если можно так сказать, «взрослым художником», то я уже боюсь белого холста. В юности, даже если меня неожиданно разбудить, я был готов писать чуть ли не в ту же секунду. А сейчас не могу писать до тех пор, пока не переживу, не выстрадаю. Когда я стал «взрослым художником», то десятки лет опыта, стажа, даже признания дают о себе знать. Всякий раз, когда я нахожусь перед чистым холстом, у меня появляется чувство, что ничего не могу. Потому что появляется сильное переживание, есть какая-то наполненность отовсюду – и от неба, и от земли.  Но я не знаю, как остановиться на одном важном  слове, на одном предложении, чтобы высказаться, донести людям, друзьям. Я считаю, что творчество художника или музыканта, если исключить оттуда материальность, конкретность – это слово, сказанное художником, вброшенное в пространство. И тут вопрос состоит в том, что когда ты стоишь перед холстом – как это выразить, как передать твои печали и радости, и выдать что-то простое, похожее на правду, твою мечту или твой посыл людям, друзьям. Даже если один человек увидит твою работу, то ты все равно пишешь для него. Ты пишешь не для человечества, а для одного человека. А вот сколько людей увидят – это уже совсем другое дело.

– Мастерская тебе в этом помогает?

– Без мастерской ты этого сделать не сможешь. Я пишу и в транспорте, и в такси. Когда ты едешь в машине, то ветровое стекло – это формат, и куда бы машина не повернула, ты видишь перед собой картину.

– Получается, что везде, где ты бываешь, находится и мастерская?

– Да. Там и мастерская. И ты все время думаешь, постоянно переживаешь. Например, я вижу в транспорте руку, держащуюся за поручень. И я стараюсь увидеть лицо этого человека. И я мысленно их рисую. Мне нравится эта рука, но мне нужно увидеть и лицо, чтобы я смог создать мысленный образ. Я все время работаю. Но это работа умственная. А ее реализация происходит в мастерской. Даже если писать пейзаж на пленэре, мы создаем мастерскую, среду, в которой работаем. Моя мастерская – это место, где я могу уединиться. Почему я работаю по ночам? Днем я не могу найти уединения даже в мастерской. Поэтому лишь ночью я могу обрести творческое одиночество. Когда я один, то могу поговорить с Богом. Когда бывает трудно, и я не могу работать, то я молюсь и прошу Господа, чтобы он мне помог создать что-то доброе, нужное, красивое на радость ближним и во славу Его. Когда я молюсь, то обретаю уверенность, что смогу что-то создать. Вот так я и работаю.

– Но можно допустить, что чистый холст и чистая страница вордовского файла –  одно и то же.

– Конечно. В любой области творчества все одинаково. И в науке тоже. В основе высшей математики тоже ведь лежит абстрактное мышление.

Убежище

– Но вернемся к нашей теме. Эта, конкретная мастерская на Лукьяновской достаточно обустроена. Здесь и библиотека, и собрание картин. Практически, это жилое помещение.

– Да, я здесь могу и ночевать, читать, слушать музыку, работать, конечно. То есть, я могу здесь полностью остаться наедине с собой. Живу я недалеко. Моя жена знает, что если я пропадаю на несколько дней, значит я в мастерской, работаю. Она понимают, что если наступает период, когда я не могу работать – это драматично. А такие периоды у меня иногда бывают. Бывало, что моя жена начинает чувствовать, что мне трудно, и я становлюсь сердитым, то она мне предлагает отдохнуть, съездить в Армению, например. Она знает, что если я съезжу в горы, на родину, то вернусь обновленным. Хотя Киев тоже стал для меня уже родным городом, и я могу «прийти в себя» и здесь, жена переживает, если я не работаю. Самое тяжелое для художника – это когда он не может работать. Хотя работа художника – это тоже непростой труд.

– А мастерская помогает?

– Мастерская – это место, в котором ты спасаешься. В ней ты работаешь всегда, даже если ты не пишешь новую картину. Здесь ты собираешься с мыслями. Бывает, что я могу несколько дней перебирать холсты, ставить на мольберт холсты разных размеров. Происходит внутренняя борьба. Даже если ты не выдаешь творческую продукцию, ты все равно продолжаешь работать. И в какой -то момент вдруг придет вдохновение. Как я уже говорил, Божья милость неожиданно проявится, и ты начнешь видеть.

– А вот теперь такой вопрос: тебя эта мастерская устраивает?

– Я хотел построить мастерскую возле дачи. До этого мне хотелось купить большую мастерскую с высокими потолками, потому что здесь я не могу работать с холстами больших форматов. Я нашел на Подоле, в  старом доме, помещение на третьем этаже с потолками под четыре метра высотой и решил, что это именно то, что мне надо. Раньше мы с друзьями бегали друг к другу по мастерским, смотрели, кто что делает. Сейчас мы больше ходим на выставки друг к другу. Я подумал, что здесь смогу уединиться, да и многие этого, наверное, хотят. Конечно, мы привыкли друг к другу. Но что произошло, когда я уже собрался покупать мастерскую? Намерение было, но у меня начались другие переживания – я сюда приходил как чужой. Мастерская меня как будто отвергала. Но ведь мастерская – это моя среда, здесь живут все мои переживания, мои покой, радость, страдания. И я побоялся купить эту мастерскую. Я настолько привык к своей среде, что не смог отсюда уйти. Мне хочется иметь большое помещение, где я бы занимался и скульптурой. Мне этого помещения не хватает. И вот происходит борьба – мне нужно помещение большое. А с другой стороны, я здесь живу и могу спокойно заниматься творчеством. Это очень серьезный вопрос – мастерская художника. Это даже сложно объяснить – возникает какое-то родство. Появляется своеобразная дилемма, но я пока не могу расстаться с нынешней мастерской.

– Насколько мне помнится, предыдущая мастерская у тебя была на Большой Житомирской?

– Да, многие вышли оттуда, из БЖ-Арт. Потом у меня была мастерская на Андреевском спуске, как раз под галереей «Ателье Карась». Я в ней долго работал, там у меня были печка, чудесный двор, в котором жили ежи. И это было чудесно, и там хорошо работалось. Сложность заключалась в том, что днем там было трудно уединиться, постоянно приходили люди, как бы ты не скрывался, все время кто-то приходил.

– У тебя там было  много соседей – и Евгений Карась, и Николай Сологубов находился поблизости, да  и многие другие.

­– Да, разумеется. Но дело было не только в этом. Я часто выставлялся в местных галереях. Многие люди, которые просто гуляли по Андреевскому спуску, узнав, что моя мастерская здесь же находится, просто заходили ко мне, просто познакомиться, посмотреть работы, что-то купить. А в то время это часто случалось. Почти каждый армянин, который приезжал в Украину, зная, где находится моя мастерская, считал свои долгом зайти ко мне, чтобы выпить чаю, кофе, коньяка и т.д.  И Посол Армении время от времени заходил со своими гостями. Даже мои молодые друзья звонили и просили зайти с девушкой на пять минут выпить кофе. Каждый заходил на «пять минут» и в результате времени на работу почти не оставалось. Оставалось работать только по ночам, несмотря на то, что я уставал от дневного общения. И когда мне предложили посмотреть эту мастерскую, она мне понравилась. Высоко, нужно подниматься по лестницам.  И я подумал: «Сюда никто не придет. Разве  что из большой любви».  Какое-то время я был один, а все равно люди, близкие мне духом, начали приходить. Приходилось закрываться, сообщать, что я не в Киеве, чтобы была возможность работать.

– Но ведь одно время ты вел студию?

– Нет, никогда. Одно время ко мне заходили студенты, но я им сразу сказал, что живописи учить не буду, могу только подсказать, как вживаться, как мыслить. А учить рисовать  не буду, потому что у вас в Академии хватает учителей, многие из которых мои друзья.

Я помню совет одного очень интересного художника. Он сказал: «Боря, когда ты заканчиваешь учебу (а я учился в трех ВУЗах), то для того, чтобы стать свободным художником, нужно уйти от того, что ты умеешь. А это очень сложно. Нужно забыть о том, что ты имеешь рисовать для того, чтобы обрести  творческую свободу». И это оказалось правдой.  Но школу пройти все равно необходимо. А еще вспомнилось по поводу обучения рисованию. Когда я ушел из петербургской «Мухи» (климат был для меня тяжелый),  я вновь поступил в Ереванскую художественную академию. Мне сказали, что я мог бы просто перевестись, чтобы не сдавать лишний раз экзамены. На что я ответил: «А может, я хотел лишний раз поупражняться рисованию с натуры?» А потом я перевелся в Киев.  И тут я был одним из редких студентов, которые имели свою мастерскую. В общем, я всегда снимал комнату или квартиру под мастерскую. Это мое личное пространство, и это очень важно – не только для меня, для любого художника.

Фотографии: Лариса Педченко / facebook.com/boris.yeghiazaryan