А это история про доктора Дегена, про которого многие знают как про автора одного сильного и страшного стихотворения. И про то, что он был танкистом-асом, тоже многие знают. Про то, что он был киевским доктором, – ортопедом и травматологом, что работал в Киевском ортопедическом институте и в районной поликлинике на Институтской, что был, наконец, популярным городским персонажем в послевоенном Киеве, знают не все.

Счастливчик

Ион Лазаревич Деген родился в Могилеве-Подольском, отец его был фельдшером, мать – медсестрой. Отец был старше матери на 26 лет, он умер, когда Иону было 3 года, от него остались Георгиевские кресты за первую мировую и талес.

15 июня Деген закончил 9 класс, а месяц спустя был зачислен добровольцем в истребительный батальон, состоявший из таких же вчерашних школьников. Был ранен при выходе из окружения, попал в госпиталь в Полтаве, едва не лишился ноги. Но уже летом 1942-го оказался в отделении разведки 42-го отдельного дивизиона бронепоездов, воевал на Кавказе, в 1943-м снова ранен и после выписки из госпиталя переведен в 1-ое Харьковское танковое училище. В июне 1944-го стал командиром танка и за исключительную живучесть был прозван «Счастливчиком».

Воздух вздрогнул.

Выстрел.

Дым.

На старых деревьях

обрублены сучья.

А я еще жив.

А я невредим.

Случай?

Киевский доктор

После войны решил стать доктором, причем именно ортопедом и травматологом: он долгое время лежал в госпитале «на вытяжке», и у него появились идеи – как усовершенствовать и облегчить эту, на тот момент невероятно тяжелую и болезненную процедуру.

Ион Деген: В  1945  году меня приняли на лечебный факультет Киевского медицинского института.  Но  в   послевоенном  Киеве  общественный  транспорт  почти   не функционировал. Расстояния  между  кафедрами были  огромными даже для вполне здорового  студента, а я  передвигался с  помощью костылей.  Мне  предложили перевестись в Черновицы, где все было компактнее  и удобнее.

Он закончил  институт в 1951-м, в разгар борьбы с безродными космополитами и затем много месяцев искал работу – буквально добивался ее, он описал затем свои злоключения и хождения по кабинетам, где его встречали серые пиджаки и вышиванки (рукава почему-то всегда были слишком длинными). Наверняка, он что-то там приукрасил, он вообще изрядный бретер и фантазер, этот Деген, но по его версии более всего помогал в этих коридорах фронтовой мат. В конце концов, он оказался в Киевском ортопедическом институте и проработал там три года – до 1954-го.

 Ион Деген: Центральный  Украинский научно-исследовательский институт  ортопедии  и травматологии –  официальное название Киевского ортопедического института, в котором  я прожил два с половиной года.  Прожил – не  литературный образ, не фигуральное выражение. Утром, если не дежурил накануне и всю ночь, из нашего общежития, небольшой комнаты,  в которой ютились  четыре врача,  я выходил в полотняных брюках, в тапочках, в халате, надетом поверх майки, по непарадной лестнице  поднимался этажом  выше,  на  третий этаж, в  клинику.  В  комнату возвращался перекусить  и переночевать. В дни дежурств все в том  же  наряде уже по другой лестнице, тоже непарадной, из клиники  спускался в полуподвал, в котором располагался  травматологический пункт. Из большого  серого здания мне   приходилось   выбираться   только   в  библиотеку,  конференц-зал   и рентгеновское отделение, для чего все в тех же тапочках надо было преодолеть открытое пространство  – метров 15-20, разделявших оба  корпуса  Института.

Потом, с 1954-го и вплоть до 1977-го, до своего отъезда в Израиль, он работал простым врачом-ортопедом в киевских больницах и Печерской районной поликлинике. 18 мая 1959 года он сделал первую в медицинской практике реплантацию конечности — предплечья. В 1965 году в московском ЦИТО защитил кандидатскую диссертацию, а в 1973-м  – докторскую на тему «Лечебное действие магнитных полей при некоторых заболеваниях опорно-двигательного аппарата». Это была первая докторская диссертация по магнитотерапии.

Мирон Петровский: Я жил тогда на Институтской и был его пациентом. Он принимал в нашей поликлинике, и, признаюсь, мне это казалось странным: он был доктор наук и работал в районной поликлинике. При этом он был «человеком с биографией», и биографией этой охотно делился. Он рассказывал много удивительных вещей. Неоднозначных, мягко говоря. Однажды он рассказал мне, как в 1944-м в Восточной Пруссии буквально «отутюжил» на танке колонну немцев-беженцев, причем не поперек, а вдоль. Но вообще, что тогда было с немцами в Восточной Пруссии, это отдельная страшная история.

Да, он – автор одного знаменитого стихотворения. Василий Гроссман включил эти стихи в «Жизнь и судьбу» (там один герой читает их другому). Впрочем,  была своего рода «борьба за авторство», и было еще несколько претендентов, была «полемика» в «Литературной газете», кажется, причем с известными «национальными акцентами». Но на его стороне был Станислав Рассадин, и я думаю, автор – все же Деген.

Он, в самом деле, ушел на войну мальчишкой, отчасти он мальчишкой и остался. Он по сей день убежден в том, что война – вещь жестокая и не признает сантиментов. А кто думает иначе – «ничего не знает о войне». Его знаменитые стихи, собственно, об этом:

Мой товарищ, в смертельной агонии
Не зови понапрасну друзей.
Дай-ка лучше согрею ладони я
Над дымящейся кровью твоей.

Ты не плачь, не стони, ты не маленький,
Ты не ранен, ты просто убит.
Дай-ка лучше сниму с тебя валенки.
Нам еще наступать предстоит.

Ион Деген: Двадцать первого января восемьдесят девятого года мы были на именинах у нашей приятельницы, и мой друг доктор Тверской (светлая ему память), вручил мне тот самый «Огонек» с дарственной надписью: «Моему — как выяснилось — гениальному другу». Открываю журнал — там мое стихотворение и легенда, сочиненная Евгением Евтушенко. «Эти стихи нашли в планшете лейтенанта, погибшего под Сталинградом.» Чушь! Меня действительно считали погибшим, но — под Кеннигсбергом. Позже я слышал еще один миф — будто бы Вера Инбер услышала то самое стихотворение от врача (а ему, якобы, прочитал его раненый офицер) и расчувствовалась настолько, что под влиянием моих стихов сочинила свой «Ленинградский дневник». Я действительно в Кирове читал стихи молодому стоматологу, который по кускам собирал мою оторванную челюсть, но произошло это уже после создания «Ленинградского дневника»…

Летом 1945 года я, двадцатилетний лейтенантик на костылях, был в резерве бронетанковых механизированных войск Красной Армии. Как-то раз я отправился в Комитет по защите авторских прав. В ту пору была очень популярна одна песня. Сочинивший ее командир танка из моего взвода погиб, и мне хотелось, чтобы безымянная песня, исполняемая джазом Эдди Рознера, приобрела автора. В комитете ко мне отнеслись снисходительно, но вполне доброжелательно; авторство песни обещали восстановить, а, выяснив, что я сам сочиняю стихи, попросили что-нибудь прочесть. Я начал читать — и через несколько минут в комнате уже было не протолкнуться… Вернулся я к себе в полк, на другой день вызывает меня начальник политотдела: «Так что, лейтенант, ты там стишки какие-то пишешь? Вот тебе «виллис» — поезжай в Центральный дом литераторов. Обратно на метро приедешь: мне известно, что ты даже танцевать на костылях умудряешься». Отправился я в ЦДЛ. Слушать меня собрались человек сорок, узнал я только Константина Симонова, да еще обратил внимание на долговязого человека, непрерывно что-то помечавшего в блокноте. Это был литературный критик Тарасенков, который, как оказалось, и записал то самое стихотворение; прочел его Семену Липкину, а тот, в свою очередь, — Гроссману. Так через много лет я узнал от самого Липкина, каким образом стихи попали в «Жизнь и судьбу».

Киевские адреса

Ул. Институтская, 25

Институт ортопедии и травматологии – ул.Бульварно-Кудрявская, 27

Поликлиника Печерского района – ул. Институтская, 25

Послесловие

Ион Деген: В два года и десять месяцев, когда сын произнес эту фразу, у него уже был изрядный список изречений. Можно было догадаться, почему он так высказался. У всех детей папы как папы. А у него — папа с палочкой. В этом возрасте сын уже осознал непродолжительность некоторых отклонений от нормы. Поэтому фраза «Когда папа отхромается…» прозвучала логично, хотя и забавно.

Прошло много лет. Сын стал специалистом в области, оперирующей процессами в пространстве и во времени. Сейчас он просит Бога, чтобы папа как можно дольше не отхромался.