В «Белой гвардии» беде, снегу, ветру, зиме, смене властей, надвигающемуся хаосу противостоит «двухэтажный дом № 13, постройки изумительной».  Дом на Андреевском спуске пережил несколько войн, революций, десятки властей. Больше четверти века в нем работает Литературно-мемориальный музей Михаила Булгакова.

Музей хранит и естественным образом соединяет два мира: реальные тринадцать лет жизни большой семьи, прожитых ею в доме в 1906—1919 годах, и зиму 1918—1919-го, описанную в «Белой гвардии». Жизнь и литература, город и судьба, «Дом Булгаковых-Турбиных». Директор музея Людмила Губианури говорит об этом, и еще о том, как музею удается быть живым, притягательным.

Вы учились в Тартуском  университете у филолога Зары Григорьевны Минц. Могло случиться так, что вы стали бы ученым?

Я ехала просто учиться в хороший университет, к хорошим преподавателям, не вполне осознавая , что такое филология. Отчего-то я решила, что мне будет интересней у Зары Григорьевны, а не у Юрия Михайловича Лотмана, и сразу пошла к ней. Я  любила раннего Маяковского. Когда  сказала об этом  Заре Григорьевне Минц, она была страшно удивлена, Маяковский был не очень моден и популярен. Ей стало интересно. Диплом я писала уже по Елене Гуро.

У нас в Тарту была такая система – рецензии на дипломную работу пишут ученые со стороны. Татьяна Никольская из Ленинграда дала очень хороший отзыв. Зара Григорьевна была мной довольна, и, когда я заканчивала учебу, она дважды говорила со мной о том, чтобы остаться в университете. Но я понимала, что если ты можешь без этого жить, наверное, это не твое. Кроме того, для молодой девушки Тарту казался  маленьким провинциальным городком.  Я сделала выбор и ни разу не пожалела.

Меня пригласили работать в музей Булгакова, когда он только открывался. Моя однокурсница Катя Шрага уезжала в Штаты с семьей, и рекомендовала меня музею.  Я не сомневалась, что буду заниматься Булгаковым, филологией, но очень быстро поняла,  мне намного интересней  музейная  деятельность. Для меня нет ничего привлекательней  экспозиционной работы, проектов, выставок. Видеть другие музеи, размышлять, почему этот музей мне нравится, а этот- нет.

Внедрение в профессию было спонтанным?

Мне несказанно повезло: концепцию музея создавала театровед Кира Питоева из славной фамилии Питоевых, которые хорошо известны в театральном мире Франции, Грузии, Армении. Она была замужем за театральным художником мирового уровня  Даниилом Лидером. Кира  чувствует музейное пространство, как никто. Мне ее понимание профессии  оказалось очень близким.

С профессиональными тренингами  тоже  повезло: в Украине появилась нидерландская культурная  миссия под названием Matra-Музеи Украины. Грантовый проект направленный на развитие украинских музеев.   Отбирались музеи, которые были  готовы  и хотели  меняться. На протяжении трех лет дважды в год нас вызывали на учебу. Это были красивые пленэры, семинары, другие города, нам  читали  лекции, мы сдавали экзамены.  Я получила диплом тренера по музейному маркетингу и менеджменту. «Матровская» команда в Украине на виду: это Катя Чуева и Анна Рудык  из музея Богдана и Варвары Ханенок, Маша Задорожная, которая была директором Художественного музея и многие другие коллеги из разных городов Украины. Очень сильная команда образовалась благодаря этому проекту.

Как вы стали директором музея?

Как положено, прошла все ступени – от младшего научного сотрудника. Мое директорство длится  девять лет.  Первым директором был Анатолий Петрович Кончаковский. Его коллекция меморабилий и легла в основу музея.

Музей мыслится вами в двух пластах – мемориальный музей семьи, реальных людей. И музей книжных Турбиных. Сколько еще смыслов скрыто от нас?

Мне нравится определение – музей на вырост. Он был так задуман, опять же не могу не вспомнить Киру Николаевну, – он был так задуман, с запасом смыслов. Мы покупаем новый портфель, какие-то кармашки заполнены, какие-то нет. Со временем эти пустые отделения  заполняются. Но важно, чтобы эти пустоты  были изначально. Сегодня  их заполняют уже другие сотрудники, практически каждый имеет свой проект.

Чем это объяснить? Не только значительностью самого Булгакова?

Конечно. Мне кажется, этот музей создан как посвящение свободному художнику. В шестидесятых Булгаков – возвращенное имя, он появляется как свежий глоток воздуха.  Самое главное, за что Булгаков был готов бороться, жить и писать, – это идея свободы творчества, передвижения. Булгаков был «сдвинут» на возможности путешествий, они не давали ему покоя. Он собирает географические карты, атласы, он готовится, он требует, он просит. Ему постоянно отказывают. И эта жажда уходит в творчество. Слепой человек в темных очках, который боится выйти на улицу без Елены Сергеевны, а в его книгах нет преград. Это  то, что Бердяев назвал географией души.

И наш  музей именно  о том, что несвобода  – это плохо. 9 февраля 1989 года был подписан приказ о создании музея. Для большинства Булгаков был автором в первую очередь «Мастера и Маргариты». И когда Кира Питоева и художник Альберт Крыжапольский сделали нечто совершенно другое, первыми эмоциями были обида, гнев, раздражение. Большое  количество людей из музея выбегали: вы сумасшедшие, что вы сделали? И это музей? Где Мастер, где Маргарита?

Где наш Воланд?!

Да! Почему в музее все так настораживает? Почему белый цвет,  цвет тревоги, медицины, апокалипсиса? Хорошо, нет Мастера, пусть будет про быт. Почему, вместо того чтобы показать чинное русское дворянство, все вот так? Пусть все будет уютно, красиво. Душисто и музыкально. Много  известных киевских людей было против такого прочтения Булгакова.

Сильный, революционный ход.

То, что Кира Николаевна на это пошла – было очень смело, я ее бесконечно за это уважаю.  Создать и придумать такой музей мог  только свободный художник. Найдите в Украине более дерзкую и смелую экспозицию!

Белый цвет многогранен, но не постоянен.  Если в жизнь музея приходит мемориальный предмет, он занимает  свое почетное место в экспозиции, а белый цвет уходит. Кроме того, белый мир – это декорации, и это важная тема в обсуждении Булгакова, знавшего и чувствовавшего театр.

Когда был Майдан, я перечитывала Булгакова, у меня произошло замещение, у меня Город стал Белым, весь.

И у Булгакова – белый. И зимой, и весной, цветущий и снежный. И «накрыт шапкой белого генерала», и «за окном белый пушистый мохнатый декабрьский снег», и так далее, конечно – белый. Не помню в каком рассказе  Константин Гамсахурдия, приехав в дореволюционный Киев, тоже называет его белым городом.

И становитесь музеем, притягивающим современную городскую жизнь. «Альянс 22», «Вход с веранды», чаепития, журфиксы… а могли бы просто пыль протирать. Что вами движет?

Главная миссия, одна для всех музеев, – это сохранить и передать, а потом каждый музей выбирает свою, миссию. Изначально главным героем музея, центром экспозиции был выбран Дом. Совершенно природно была выбрана  миссия  – сохранить, реставрировать  и организовать традиции дома и семьи. Эти традиции не бывают модными или немодными, они всегда актуальны.

У нас нет ни одного проекта, который был бы нечестен или надуман. В советское время коммуналок  все истосковались по  Дому, его забытым традициям. Так у нас появились чаепития на веранде. Потом, когда были Майдан и теперь война, ценности дома, звуки, запахи, тепло дома стали еще больше востребованы. Дом – это простой, естественный ответ, символ и миссия.

Когда мы делали проект «Чаепитие на булгаковской веранде», мы обратились за грантом в американский фонд UCAN, который давал гранты на малый социальный бизнес. Там собралось сто заявок, кто аптеку хотел открыть, кто ателье, а мы – с верандой. И вдруг мы попадаем в десятку лучших проектов UCAN в Украине. Мы ходили на эти семинары, на которых с нами говорили на жутком, непонятном нам языке бизнеса, но мы получили $10 000, это были очень большие деньги. Так появилась наша веранда.

В музее важно понятие команды. У нас очень непростой коллектив, возрастной. Нам, наверное, не хватает молодежи.

Он у вас просто не менялся.

Практически не менялся. Все – самодостаточные, все личности, и тем не менее, когда кто-то  бросает  клич, безумную идею, коллектив обязательно поддержит. Мы устроили флешмоб  – фокстрот «Аллилуйя!» прямо здесь, на Андреевском спуске. Полный, казалось бы, бред, но получилось очень классно.  Мы, по большому счету, единомышленники.

Мой любимый проект связан с белым роялем и журфиксами. Когда мы решили устраивать журфиксы, то понимали, что нам нужен серьезный инструмент, стали разыскивать. У нас есть пианино, доставшееся от семьи о. Александра Глаголева. Это прекрасно, мемориально, но это не тот уровень.

Ирина Сиренко, которая занимается журфиксами, нашла белый рояль, 1891 года, который получил медаль на Парижской выставке, на нем играл Дебюсси. Он стоит каких-то баснословных денег. Как их получить, откуда взять? Ирина Алексеевна Воробьева предложила: давайте «расчленим» рояль на детали, условно конечно, и будем их продавать, тоже условно. Каждый кто захочет стать меценатом нашего рояля будет получать сертификат – он владелец ноты ля, до, левой ножки рояля… Мы «расчленили» рояль, Бадри (художник Бадри Губианури) сделал  схему, детали, удостоверения. Мы думали, наша схема  не пригодится, завтра к нам придет меценат и скажет: «хватит заниматься ерундой, вот вам деньги на ваш рояль». Богатый дядя не пришел. Первыми пришли пенсионеры и студенты,  $7 000 на рояль мы собирали около трех лет. Список тех, кто стал спонсором-меценатом этого рояля висит в соседней комнате. Когда мы собрали деньги, поняли,  хотим отблагодарить всех этих людей. Мы позвали Влада Троицкого, потому что точно знали, что он может эту компанию превратить в праздник. Объяснили нашу ситуацию, он  проникся. Рояль-именинник стоял здесь, внутри. В дом попадали люди, которые оплатили рояль, те, кто не попал внутрь, но хотел принять участие в празднике, собирались на улице – возле памятника Булгакову тоже стоял белый рояль, на нем Евгений Громов играл Дебюсси. По спуску девочки «ДахаБраха» несли кружевной белый рояль и скандировали «Білий рояль, білий рояль», спустились к нам, и устроили концерт во внутреннем дворике.

Что-нибудь масштабное планируете проводить? 

У нас уже были масштабные мероприятия. Виталий  Малахов проводил неплохие театральные фестивали Гостином дворе, в замке Ричарда, мы неоднократно проводили конференции, в том числе и в этом году. Но вообще-то, мы специализируемся по камерным ситуациям, так сказать по кружевам.  А это уже искусство.

Сейчас меня очень вдохновляет идея новой выставки. В 1991 году мы стали для Москвы другим государством, тем не менее, племянница Булгакова и, в первую очередь, его крестница Елена Андреевна Земская считала наш музей лучшим, она часто об этом говорила. Ее дочь, французский филолог Людмила Евдокимова передала нам очень масштабную, колоссальную коллекцию писем, которые собирала летописец семьи, сестра Булгакова Надежда. Она начинается письмами дедушки и бабушки из Карачево своей дочке, которая только-только вышла замуж за Афанасия Ивановича Булгакова. И это бесконечные письма матери, Варвары Михайловны, всем своим детям, которые разлетелись по миру. Она умно, обстоятельно описывает, что происходит дома, пересказывает городские новости, делится своим возмущением от музыки Скрябина, которую называет музыкой для нервно-больных.

А ведь это еще и конверты! Для каждого письма – свой конверт, удивительно красивый, на многих вырезаны марки, детской рукой, и мы понимаем: дети собирали марки. Это как картина. К маю я хочу сделать выставку эпистолярия. Есть просто переписка между людьми, есть жанр открытого письма, как булгаковское письмо Сталину. Есть жанр литературного путешествия, как «Записки покойника» Булгакова. Меня волнует эта тема. Это  – из ближайших планов.

Чем московский музей не такой, как киевский?

Он другой. Для Булгакова важна тема дома. И настолько же важна тема анти-дома. Эту тему анти-дома можно было бы очень интересно рассказать, но это не наша тема.

Вы, ваш музей – хранители Андреевского спуска. Вас Театр напротив смущает?

Театр на Подоле – один из лучших  киевских театров, Виталий Малахов – интересный режиссер и наш сосед.  Первое здание строилось в стиле псевдостарины  – и это было ужасно. И стройка была опасной для всех близстоящих зданий, мы  в одиночку боролись против нее… И вот сейчас, построено новое здание. И такая нездоровая  реакция, в которой много инфантильности и мало рефлексии. Напротив музея, чуть правее вовсю идет новая страшная стройка, многоэтажная гостиница.

Я не говорю о домах Андреевского спуска, стыдливо прикрытых шторками, которые практически погибли. Почему, пока не дадут на что-то команду «фас», мы ничего не замечаем? Пока будем биться за театр, построят десятиэтажную гостиницу, и несколько домов снесут. Хотя театр с таким количеством посадочных мест – это перебор для Андреевского спуска. Здесь нет зоны эвакуации, как положено для каждого театра.  И если не дай Бог….

Вверх трудно, вниз не успеть.

Да, может быть беда.  Этот театр должен был быть на мест 150-180. Амбиции  сработали во вред театру. Я не знаю, как Андреевский спуск сможет обслуживать такое  здание . Как сюда попадут люди с ограниченными возможностями? А если гастроли? Будут подъезжать фуры, блокировать дорогу…  Я не услышала ответов на эти вопросы. Хотя сочувствую всем людям, которые были причастны к его созданию. Они, безусловно, хотели как лучше.