Можно, конечно, сказать, что стихи Андрея Анпилова – «религиозная лирика». Можно сказать и «метафизическая», но это не совсем точно.
Религиозное отличается от «просто» метафизического» – интенсивной обращенностью, диалогичностью, восприятием своего существования как реплики в большом и непрерывном диалоге с Собеседником (именно он здесь и происходит). Главное – лирика, страстная и пристрастная: об отношениях человека и бытия. И поскольку в разговоре об этих отношениях всегда помнится – лишь изредка называясь по имени – его Источник, – вот в этом смысле, в этой мере анпиловская лирика религиозна.
Выговоренная в этих стихах религиозность – особенного свойства: она впитана в повседневность, осуществляется всяким повседневным действием. А прежде всего прочего – ясно осознаваемой уязвимостью, иногда попросту катастрофичностью – и драгоценной хрупкостью, хрупкой драгоценностью всего человеческого. Причем особенно такова – это у Анпилова отдельная сильная, сквозная тема – уязвимость и катастрофичность детства.
Вся повседневность превращается у него в орган смысла, в чувствилище для восприимчивости к надповседневным – и надчеловеческим – смыслам. Улавливает их, как чуткая антенна, всей собой – включая ее бессмыслие, слепоту, трудности, тупики. Может быть, задворки существования, «времянки мира», «скудный мусор всячины» восприимчивы к основе всего еще более иных его областей.
Вообще-то, всякая повседневность такова, но далеко не каждый это видит. Это даже не принято видеть, обычно человек от этого экранируется: это слишком трудное видение. У человеческого восприятия мира есть, в некоторой общекультурной норме, два режима: «повседневность» и «экстатика», – так сказать, ближнее и дальнее зрение. В «экстатике», понятно, видится то, что в – защитные, защищающие – пределы повседневности, не вмещается. Так вот, у Анпилова два эти режима видения совмещены.
Он (почти) весь – об осязаемости надчувственного, о чувственной его данности, очевидности и безусловности.
Скрипит корабль Великого Поста,
Стоит волны соленая верста,
Друг к другу овны жмутся, вслух псалом
Звучит, солен.
Человеческое тут – все целиком – открытый канал в то, что его превосходит. Только это дано тут в виде не отвлеченного умствования, но чувства, пережитого всем телом. Особенно же важна мне тут прямая соединенность, почти тождественность уязвимости и восприимчивости к истокам бытия, к его питающему, защищающему, творящему корню. Метафизическая проницаемость и распахнутость всего сущего, пронизанность, – трудная, болезненная – духом и смыслом и повседневного, и человеческого вообще, и не только человеческого. Так и летучая рыба морская летит над водами, «как некогда Дух в первый день бытия».
Открыты двери неба, пух и перья
Витают над страною, чудь и меря,
Поляне, вятичи идут за родом род
На землю вспять рекою зыбкой снега,
и на иконе смаргивает веко
Святую каплю, волгу, днепр, онегу,
Не вычерпать шеломом, Бога вброд —
Не перейти.
Текст: Ольга Балла
Андрей Анпилов. Воробьиный куст. – СПб.: Вита Нова, 2017.
