Александр Морозов представляет рубрику «Мастерская»

Сегодня в своей мастерской – точнее, мастерских на Печерске – нас принимает и угощает чаем Лариса Пиша (Лариса Піша). Леся – прекрасный витражист, график, живописец. Да и просто очень гостеприимный, открытый человек. Совсем недавно прошла выставка ее живописи и офортов «Ні початку, ані кінця» в Киевской картинной галерее, и мы говорили в том числе о работах из этого проекта.

– Первый вопрос традиционный. Что в твоем представлении мастерская? Что ты вкладываешь в это понятие?

– Мастерская – это возможность работать и источник вдохновения. Без мастерской художнику невозможно жить. У меня вообще-то две мастерские. Сейчас мы сидим в мастерской, где я занимаюсь витражами. Она у меня называется «робітня», есть такое хорошее слово. Я здесь режу стекло, создаю витражи – прикладная техника. И вторая мастерская рядом, на улице Игоря Брановицкого. Площадь этой мастерской 43 метра, а той – 17. В ней я занимаюсь исключительно живописью. Я не смешиваю стекло и живопись, заказы и творчество. Поэтому я довольна, что у меня две мастерские, к тому же они находятся друг от друга в пяти минутах пешком. В 2013 году, когда у меня еще не было второй, «живописной» мастерской, Таня Калита пригласила меня участвовать в проекте «Дневной стационар», и мне пришлось из этой мастерской убрать все витражи, все стекла, инструменты, чтобы они не мешали живописи, потому что как только видишь стекло, сразу хочется с ним поработать. У меня это два разных процесса. Живопись – это серьезно, это философский подход и соответствующее отношение к жизни. А витражи – это прикладное искусство, которое связано с архитекторами, заказчиками. Оно должно быть в синтезе со всем. Но с помощью витража сложно высказать свои мысли… Эту мастерскую я очень люблю, в ней живу время от времени. Она появилась давно. Но меня много носило по городу из мастерской в мастерскую.

– Об этом мы еще поговорим. Но пока я не услышал развернутого ответа на предыдущий вопрос. Уточняю: это просто рабочее место или нечто большее?

– Прежде всего – это возможность работать и вдохновение. Для меня главное – возможность работать. Можно даже сказать, что возможность работать – самое главное. Вдохновение, мысли могут прийти в разных местах. Мне необязательно сидеть в мастерской. Наоборот, нужно куда-то поехать, с кем-то поговорить, встретиться с новыми людьми, вдохновиться какими-то вещами. Я не сижу постоянно в мастерской и не жду вдохновения. Мастерская – место реализации моей жизни, моей работы, моего счастья. Для меня счастье – это творческая работа, она всегда со мной. А человеческие отношения (частично), политика, история – это грустное.

– Не будем говорить о грустном. Поговорим о твоем образовании, о том, как ты пришла в искусство. Насколько мне известно, твоя семья литературная, актерская.

– Не совсем. Да, мой брат – актер Сергей Иванов. А остальные родственники – ученые. Бабушка – математик, мама – химик-органик. Только у папы была творческая жилка, он еще и писал стихи. Все родственники занимались наукой, а мы с братом откололись. Его понесло в кино, а меня в живопись. Я даже не знаю, как это получилось. Наверное, это была любовь. Мне кажется, что все пошло от того, что я влюбилась в молодости. А самым понятным способом выразить свои чувства, как выяснилось, была живопись. Я начала учиться рисовать, писать. Меня очень увлекло это, и я не жалею о том, что стала художником. Как по мне, это самая прекрасная профессия.

– А что ты окончила?

– Наш Киевский художественный институт (так он тогда назывался). Поступила на факультет живописи. После второго курса у нас было распределение, и я перешла на монументальную живопись. Витражи, мозаики, росписи – это моя специальность.

– Почему такой выбор? Вопрос, конечно, глуповатый. Ответ подразумевается – нравится. Но тем не менее?

– Не просто нравится. Я люблю монументальную живопись. Это масштаб, это мой уровень /смеется/.

– А витраж? Эта техника прослеживается из Средневековья…

– У нас сохранился пласт украинского витража, который ныне уничтожается. Я сейчас активно участвую в реставрации витражей и сохранению их, по возможности. Это было монументальное искусство, и были большие витражи в больших помещениях. Наши художники были знакомы с мировым витражом и создавали своеобразное искусство, которое характеризовалось индивидуальным стилем. Например, витражи Аллы Горской, Ивана-Валентина Задорожного. Но сейчас это искусство из монументального переходит в интерьеры, становится декоративно-прикладным.

– Но ты ведь им все равно занимаешься? Или сейчас – в это время – уже сложнее?

– Я занимаюсь многими вещами. Например, есть объект – квартира. Делаю витражи, росписи, оформление интерьера, совместно с архитектором. Витраж не существует без интерьера. Все зависит от заказа.

– Как я понимаю, витраж – это дорогостоящий проект.

– Очень дорогостоящий. Хотя бы из-за того, что материалы очень дорогие. Но это того стоит, потому что хороший витраж доставляет радость. Я изучаю витражи по всему миру, смотрю, как они выглядят, анализирую. У нас образование в этой части было, если честно, слабым.

– Но у нас не так уж и много витражистов. Я знаю всего лишь нескольких…

– В Украине есть хорошие витражисты. Просто они не так много работают. Развернуться можно лишь в соответствии с заказом. Благодарна моему последнему на сегодня заказчику за то, что он мне дал возможность делать витражи – а я использовала очень сложные техники. Для меня был большой шаг вперед за последние несколько лет. Без этого человека я бы такого не сделала. Даже без финансирования.

– Понимаю. Сложившиеся условия – война. С витражами довольно-таки сложно. Но ведь ты параллельно занималась живописью.

– В первую очередь я считаю себя живописцем. Для меня искусство – это живопись. К тому же время от времени я делаю офорты. В прошлом году с Оксаной Стратийчук мы ездили в Грузию, и там я начала заниматься офортом. Это очень интересно – быть «культурным послом», поговорить с людьми, выяснить их отношение к войне. Но основные мои проекты – живописные.

– Графика – это одно из воплощений твоих идей?

– Да, скорее всего, графика – для удовольствия. Я живописец. Удивительно, но с началом войны у меня появилось вдохновение. Первую неделю я была шокирована. Здесь мы позакрывали все, что возможно. Сидели, как в подвале (недалеко от истины). Потом я отсюда вышла, пошла во вторую мастерскую. Захотелось писать картины, ведь надо успеть их создать, пока не убили /смеется/. Во второй мастерской при сиренах сначала было страшновато (она на пятом этаже). А потом привыкла и продолжала работать, несмотря на вой сирен.

– Мы уже возвратились к теме мастерской. Продолжим? Поговорим об истории твоих мастерских. Первая мастерская была где? В институте не считаем.

– Их было много, я не могу все вспомнить. Одну из первых мастерских я получила от ЖЭКа, за что была благодарна. В качестве ответного хода я писала кисточкой на мусоросборниках «Место сбора пищевых отходов» и ставила стрелочку-указатель. Все мои мастерские были временными. Их я меняла постоянно, пока не переехала на Большую Житомирскую. Там было хорошо и интересно – друзья, художники, общение.  Но в 1996 году произошел пожар. Эпицентр был у меня в мастерской. Точнее, не у меня, а в соседней мастерской, но у меня сгорело все, что только можно. Следующая мастерская была на Малой Житомирской. Опять помещение от ЖЭКа, и там тоже было полно народа: Коля Трох, Ваня Кириченко, Олег Кох… Помещение было хорошее, но его у нас забрали.

– И что же было дальше?

– Какое-то время – несколько месяцев – я была на Шелковичной. А потом от города получила это помещение. Несмотря на то, что это подвал, света хватает, спокойно можно работать над живописью. Сейчас уже появилась вторая мастерская, а больше двадцати лет я продуктивно работала тут. Мастерская досталась мне после скульптора, пришлось вывезти около пяти машин глины и всякого мусора. Сделала ремонт, поставила новые окна. А большой стол, за которым мы сидим, стоит на круге, поворачивается. Очень удобно. Так что за мастерскую я благодарна и очень ею довольна – теплая и светлая, с большими окнами, потолок высокий, вдохновение есть.

– Да и место роскошное…

– Да, место прекрасное, добираться очень удобно. Иногда бывают, правда, технические проблемы, но это мелочи.

– Как ты сказала, это витражная мастерская. А вторая – живописная – где находится?

– Вторая мастерская – от Союза художников, пятиэтажное здание с мастерскими на улице Игоря Брановицкого. Там тоже хорошо, и компания неплохая. Всегда есть с кем пообщаться… конечно, не во время войны. В начале войны, кроме меня, было еще человека четыре. Страшноватенько. Повсюду блок-посты, проверяли документы, в мастерских вместо консьержек сидели вооруженные теробороновцы.

– Как на тебя повлияли все эти события?

– Очень много удивительных впечатлений. Я не собиралась никуда уезжать, была уверена в нашей победе. Странно, но я совсем не боялась и не боюсь. Страха не было, но зато усилилось вдохновение, я активно работала. Писала картины, конечно, о войне. Но они были очень метафорические, потому что я не умею писать «плакатные» работы. Вдохновение было мощнейшее, но не всегда хватало красок, –  помогали друзья. Пришел, например, Саша Животков, принес банку белил. Я сейчас закончила эту серию, и у меня появляется ощущение, что безумие скоро закончится.

– Какую серию? Военную?

– Ее нельзя назвать в полной мере военной. Хотя она военная, потому что писалась во время войны. Важно то, что пока есть вдохновение, ты работаешь и существуешь. Веришь в то, что все, что ты делаешь, кому-то нужно.

– Менять мастерскую планируешь?

– Нет, не хочу. Я много переезжала, каждое переселение – это очень серьезно. К тому же, я сюда вложила столько сил, что уезжать не хочется. И в особенности не хочется переезжать из Украины. Можно говорить о временных мастерских – это, например, пленэры. Такие временные мастерские тоже приносят вдохновение и разнообразие в твою жизнь. Мне нравится куда-то поехать поработать. Например, я пару месяцев в 2005 году работала в Париже, это было интересно. Но все равно мне всегда хочется вернуться сюда.

– Наверное, есть такое понятие как «идеальная мастерская». Как ты считаешь – что это?

– Я не мечтаю об идеальной мастерской, исходя из того, что я довольна тем, что имею и что сама создаю пространство вокруг себя. Вообще у меня сейчас идеальное положение: я люблю и эту мастерскую, и вторую. Сама создаю идеальную мастерскую, удобную, комфортную. Конечно, когда летают снаряды, она не совсем комфортная, но ее можно даже воспринимать как убежище. В ней я себя чувствую спокойно.

– Чуть было не забыл. Ты живописец и витражист. А каковы твои художественные ориентиры, пристрастия?

– Если честно, то живопись и витраж – это довольно-таки разные вещи. У нас есть хорошие витражисты, но лучше я скажу о живописи. В первую очередь среди моих предпочтений – Рембрандт. Хотя, разумеется, не он один. Мне даже проще сказать, кого я не люблю. Это сложный для меня вопрос, потому что великолепных – я подчеркиваю это слово – очень много. Разве можно сказать, что я люблю или не люблю, например, Дюрера? Нельзя. Я изучаю историю живописи и внимательно слежу за творчеством современных художников. А вот кино, театр или литература для меня должны быть только высочайшего уровня. Почему я должна смотреть или читать всякий хлам?

– Спасибо, Леся, за беседу. Мне было очень интересно. Надеюсь, что не только мне.

Фотографии: Александр Морозов и Татьяна Шевченко – мастерская, Лариса Пиша – витражи, Марина Полякова – выставка «Ні початку, ані кінця»