К столетию со дня рождения великого сценографа: художник Илона Сильваши вспоминает своего учителя Даниила Лидера: встречи, уроки, открытия.

Общение с Лидером пришлось на время моего взросления, с 19 до 24 лет.

Впервые я увидела его на премьере «Тевье-Тевеля», это был декабрь 1989 года. Сейчас многие не знают имени Лидера, но стоит сказать «Тевье-Тевель», и все сразу понимают о ком речь. Получается, этот спектакль – что-то особенное, киевский миф.

Лидер пригласил на спектакль  папу, папа взял меня. По дороге  рассказывал, что это совершенно легендарный человек, что эта премьера – событие для всех, и для меня в том числе. Мы пришли в зал, он только заполнялся людьми. И папа говорит: «Вот стоит Лидер». Лидер был весь в черном, стоял и смотрел на пустую сцену. Потом я узнала: всегда перед спектаклями Лидер приходил и смотрел на пустую сцену.

Когда возвращались, папа говорил, как мне повезло, что видела спектакль, видела Лидера: «это очень важные вещи, ты это запомнишь».

Когда я закончила школу, возник вопрос: куда поступать? Если учиться в Художественной академии, то только у Лидера, так говорили многие. Звучала такая фраза: «он тебя научит видеть и мыслить».

Я сомневалась, выбирала между  графическим и театральным отделениями. Живопись меня волновала меньше, я хотела работать с литературой, с текстами.  Театральные макеты, костюмы… я не знала что это такое, смогу ли я этим заниматься.

И, чтобы расставить точки над «и», отправилась на экскурсию в Музей театрального искусства. Пришла, прошла по залам. Перед одним из залов бабушка-смотрительница сказала: «сюда нельзя, тут  монтаж выставки». Я остановилась, увидела двоих, они, действительно, что-то вешали. Глазам своим не поверила, один из  этих двоих был Лидер. Он оглянулся и посмотрел на меня. Естественно, он меня не узнал. Но он вообще очень внимательно на людей смотрел. Я смутилась, развернулась и ушла. Но приняла решение, по сути, это был знак.

Понимаете, я просто пришла в музей и встретила там Лидера. Я поняла, чувствовала что не просто хочу – мечтаю у него учиться. Получить этот опыт: что такое быть учеником Лидера. Об этом же ходили легенды.

Я поступила на театральный, к Лидеру. Нам сразу сказали, что мы его последний курс. В первые студенческие годы наш лексикон наполнился словами-идеями-мифологемами Лидера: конфликт, макрокосм и микрокосм,перед тем как погаснуть, свеча вспыхивает сильнее… Философские доктрины, глубину которых мы проверяли в реальности.

Я долго искала, что именно делать, каким образом себя выражать. Теперь я понимаю, что мой стиль формировался под сильным влиянием рисунков Лидера к «Королю Лиру». Отчасти – рисунков Пикассо, отчасти – рисунков Матисса, это все были настольные книги. Но когда я увидела рисунки Лидера к «Лиру», поняла, что хочу рисовать таким же образом. В них была глубина, свобода и тайна. Довольно быстро забросила акварели и коллажи. И стала делать свои рисунки. И делаю до сих пор, а началось все именно тогда.

Впервые Лидер меня похвалил, когда я сделала пьесу Вампилова «Прошлым летом в Чулимске», и у нас появилась традиция: он выбирал  один из моих рисунков себе в подарок. Из Вампилова он выбрал рисунок двух персонажей, пьянчужек. Они стоят, обнявшись, очень печальные, с граненными стаканчиками.  Эти пьянчужки ему очень понравились, он долго смотрел на них улыбаясь. Попросил меня подписать, потом я видела, что этот рисунок висел у него дома.

Поначалу учеба у Лидера – это  было сплошное счастье.

А потом наступил момент, когда мне потребовалось больше свободы.  Перелом произошел в то время, когда я увлекалась французским сюрреализмом и решила сделать пьесу «Полное затмение» про взаимоотношения Артюра Рэмбо и Поля Верлена. Про их любовь-ненависть, про попытку убийства и самоубийства, про то, как это отражалось в их творчестве и как это все закончилось катастрофой. Мне казалось что это будет радикально и современно.

Небольшое отступление про Академию: Лидер не вписывался в ее атмосферу и существовал в ней абсолютно особняком. Не думаю, что они понимали масштаб его личности. Вот история в качестве иллюстрации – звание профессора ему дали при мне, в 1994 году. При том что звание профессора в Академии имели практически все, намного моложе Лидера, не известные никому преподаватели.  Он пришел к нам на лекцию в этот день, был полон сарказма и веселья, сказал: «сегодня было торжественное собрание, я наконец получил звание профессора».

Мне страшно повезло, что  я училась у Лидера. Он меня прикрывал, даже когда ему (возможно) не нравилось, то что я делаю.  Когда приходила профессура, Лидер говорил про мои работы: «это пятерка, это – в музей Академии».

Ощущение от Академии – как будто шесть лет просидела в тюрьме. Я задыхалась от бесконечных академических постановок, от общения с преподавателями, большинство из которых были бывшими соцреалистами или плохими реалистами.

Лидер был отдельно, была территория Лидера, которую он защищал. И вот там у меня была абсолютная свобода.

В затхлой атмосфере Академии мне хотелось рассказать о проклятых поэтах, об их одержимости. В «Полном затмении» я сделала открытый макет, с потолка у меня свисал дирижабль с надписью jamais, стояла голая гостиничная кровать, больше ничего.  Олицетворение пустоты и страсти. И свободы. Понятно, что была пятерка, очередной забор в музей, но Лидер мне ничего не сказал. Его молчание было для меня оглушительным. А ведь мне казалось, я сделала что-то особенное. После этого я замкнулась. Мы садились, собирались говорить про мою работу, мне хотелось услышать от него, что у меня не так.  А он начинал вспоминать про свой про спектакль, который много лет назад поставил. Уводил разговор куда-то далеко. Он рассказывал историю, и хотел, чтобы я сама делала выводы.  А я сопротивлялась.  Мы стали все меньше и меньше общаться. Это совпало с тем, что он стал хуже себя чувствовать, реже бывал в Академии. Мне было больно. Но я не знала, что с этим можно поделать.

Кульминацией и переломом стала история, которая для меня сияет, как драгоценный камень. Я собиралась делать курсовую по Теннесси Уильямсу «Ночь игуаны».  Придумала, что у меня на сцене будет огромный рентгеновский снимок легких. Помните, о чем речь в пьесе? Она о бывшем священнике, потерявшем веру, спившемся цинике, который водит экскурсии для туристов по мексиканским достопримечательностям. Там, в Мексике все и происходит. Жара, гостиница, ночь исповедей. Мне казалось – открытые легкие – это метафора предельной внутренней обнаженности героев.

И вот я иду по абсолютно пустому коридору Академии, мне навстречу  Лидер. Я почувствовала, что он очень рад меня видеть. Спросил, что у меня с курсовой. Мне так не хотелось ему рассказывать, особенно про рентген. Я подозревала, что ему очень не понравится. «У меня отменилась лекция, давайте найдем аудиторию и поговорим, расскажете, что делаете, покажете эскизы»,  – сказал Лидер.

Я пошла за ним, предчувствуя сложный разговор к которому не была готова.  Начала рассказывать: пьеса «Ночь игуаны», бывший священник, сломленный, живущий без веры, в пустоте, в алкогольном мареве, девушка, которая за одну ночь  его поняла и почти полюбила, рентгеновский снимок легких, москитные сетки, вентиляторы, ночь исповеди, абсолютная открытость, обнаженность, катарсис…

Лидер кивал и молчал, думал. Потом спросил:

– Говоришь, это Мексика и там жарко?

– Да

– У тебя там на сцене стоит несколько вентиляторов?

– Да

– А что если убрать твой рентген, и установить много вентиляторов? Они свисают с потолка, стоят на полу, они разного размера. Они тихо стоят, но в момент ночной исповеди, они все вдруг включаются и начинают дико вертеться. Поднимается безумный ветер, по сцене все носится. Пусть этим ветром вынесет все, что у них так долго было внутри, всю душу вынесет, все то, что они так долго прятали, но уже не могут удержать.

Это был невероятный и точный образ! Я была потрясена, и долго сидела молча, но у меня все было написано на лице. Меня переполняли чувства восхищения, благодарности и вины. Он посмотрел на меня и улыбнулся: «Ну что, стоило со мной поговорить?»

Понимайте, чем он занимался? Он брал концептуальную деталь, которая казалось бы, ерунда, мелочь, и возводил ее до состояния абсолютной метафоры. В моем путанном рассказе он зацепился за самое важное, и за несколько минут создал визуальный образ сложной пьесы, которую совершенно не помнил. Это было проявление его абсолютной гениальности и какой-то сверх-сенсорности. Он внимательно смотрел на людей, внимательно слушал.

Эти концептуальные детали рассыпаны во всех его вещах. Маленькое вырастает до вселенских размеров. В «Ночи игуаны» у меня было много вентиляторов и у них были прозрачные лопасти, хрупкие как крылья у мотыльков. Это одна из лучших моих работ. Она особенно мне дорога, потому, что в ней идея Лидера.

Я поняла, что  поэтическая метафора может быть сложней рентгеновского снимка.

Последнюю курсовую я делала по Маркесу, «Полковнику никто не пишет».  Открытый белый макет, лодка, которая плыла по реке из смятых листков бумаги. они были похожи на не пришедшие письма и на похоронные цветы. Река – Стикс, понятно. Лидер пришел на защиту и сказал: «Наконец ты сделала то, что нужно. Это просто замечательно».