Писатель, поэт, ведущий Радио Свобода Игорь Померанцев об Украине, о гибридной войне, о том, на чьей стороне он в этой войне.

Поговорим об Украине

Все зависит от точки зрения, и, поскольку я работаю на радио, еще и от точки слуха. Ты можешь видеть все, как если бы ты был птицей, парящей над землей: птица парит, что она видит, что это за птица?  У всех нас есть привязанности. Поговорим о таком зыбком понятии как патриотизм. Патриотом чаще всего себя чувствуешь только в критических ситуациях. Мы в детстве болели за футбольные команды, команды своего города или республики, я в детстве болел за «Динамо» Киев, стихи писал о Лобановском, когда мне было 12-13 лет. Так вот война — это критическая ситуация, не одномоментная, а длящаяся. Рождение государства — это длительный исторический процесс. Мы являемся свидетелями и участниками этого процесса. Мы словно оказались на трибуне стадиона, причем, такое чувство что ты уже не просто болельщик, а готов выбежать на поле и принять участие в игре, это естественное мужское (но возможно, не только мужское) чувство. Украина — это поле моих эмоций. Я привык думать, я люблю понимать происходящее. Мне важно понять, что же происходит в Украине. Что с ней случилось?

Что же?

Украина существовала в русском культурном сознании как территория фольклора, в духе Бунина («Жизнь Арсеньева»). Читаешь Бунина и понимаешь, что для него (а значит, не только для него) Украина это прошлое, это легенды, песни, мягкая мова, это красивые люди.

В ХХ веке оказалось, что Украина хочет не только прошлого, но и настоящего, хочет быть государством. Но для того, чтобы быть государством, нужно радикально изменить отношение к самой себе.

Я думаю, что Украина не существовала как государство не только потому что она была между Польшей и Россией т.е. рядом были грозные, могущественные и амбициозные соседи. Не существовала Украина как государство, потому что она хотела выжить как нация. Если бы, предположим, Украина стала государством в XIX веке, ее, возможно, просто растерзали бы. Нация была бы уничтожена.  Ее ломали, крушили, но она все равно выжила. В конце ХХ века-в начале XXI, стало ясно, что Украина может жить только как государство, иначе ее существование бессмысленно.

Что это означает?

Это означает, что Украине пришлось полностью поменять парадигму, пришлось выйти из тени, перестать быть государством-невидимкой и стать реальным европейским государством. Оказалось, что эта задача чрезвычайно трудная. Я часто вспоминаю книгу Элиаса Канетти «Масса и власть». В ней он дает характеристики разным народам. Англичане, пишет Канетти, — это нация океанская, вот стоит капитан, вот рядом матросы, они рискуют жизнью, но должны прийти к цели. Они вместе и одновременно каждый сам по себе. Немцы — это нация леса, и связанных с лесом образов воинов и армии. Он пишет о голландцах, как о нации дамбы (Амстердам – дамба), это нация, которая борется за свой кусок земли с водной стихией. Он ничего не пишет про Россию и ничего не пишет про Украину. А я подумал про Россию и про Украину. Вспомнил Гоголя: Россия — тройка, это звучит великолепно, но у Гоголя всегда двойная или тройная оптика. Он пишет, что перед тройкой расступаются народы и государства. Почему? От почтения? От страха? Может, боятся?

Образ Украины я придумал тоже по Гоголю, она — птица, которая летит над Днепром, рекой времени. Птица-Украина долетела до середины, а дальше она не знает, есть ли у нее силы лететь? Или надо возвращаться?

Я позволяю себе такого рода образы, поскольку я не политический журналист, тем более не политолог, я  — писатель. И я цитирую Элиаса Канетти поскольку он тоже не историк и не политолог, а писатель. Автор выдающегося романа «Аутодафе», мемуаров о серебряном веке австро-венгерской империи «Факел в ухе». Так вот, возвращаясь к Украине и смене парадигмы. Есть ли у Украины силы быть государством, сможет ли она стать государством? Эти вопросы мы задаем сейчас сами себе и друг другу на фоне войны. И это не позволяет нам быть холодными интеллектуалами.

Есть историческая аналогия, как все аналогии она слегка хромает, тем не менее, 1 сентября 1939 года, нацистская Германия напала на Польшу. Теперь редко вспоминают, что Польша была плохим государством. До 1935 года ею правил военный диктатор Пилсудский, после и вплоть до войны – военная хунта, в стране был большой концлагерь в Берёзе-Картузской, подвергались дискриминации этнические меньшинства и политическая оппозиция. Но 1-го сентября 39 года Польша стала жертвой нацистской Германии, поэтому разговоры о Пилсудском, о хунте, о концлагере тогда лишились смысла.  Это вовсе не значит, что я сравниваю Украину с Польшей 30-х годов, Украина как-никак политически свободное государство, хоть и коррумпированное. Да, она—дефективное, ущербное государство, но война мешает говорить сейчас об этом всерьез. И пока идет война, нам (мне) приходится делать такого рода оговорки. Вот после войны разговор об Украине будет менее лицеприятным.

Расскажите о ваших проектах, связанных с Украиной.

В ситуации критический, в ситуации войны, человеку, мужчине, свойственно сопротивляться: не уступить, не поднять руки, не вывесить белый флаг. Поскольку я человек непризывного возраста, то я ищу другие возможности принять участие в войне. Я знаю, на чьей я стороне, я хочу делать то, что могу делать во время войны. Я делаю фильмы, которые имеют непосредственное отношение к войне, пишу стихи, которые связаны с этой войной, даю в эфир передачи о войне. Я  смотрю в глаза горю, пишу об этом, говорю об этом.

Эти отношения с горем, со страданием могут быть одновременно созидательными и разрушительными. Человеческая психика уязвима. Я снимал фильм «Шов», про военного психолога, он рассказывал про врача, который ехал в кузове военного грузовика со своими однополчанами, и туда попал снаряд, была зима, было очень холодно, и вдруг он почувствовал что ему тепло, и он понял что он в крови: в крови своего товарища. Художник, который пишет о чужом горе, о войне, немного греется чужой кровью. Есть такое свойство у культуры. У меня нет на этот счёт самообольщения. У меня нет и другого самообольщения: то что я пишу или снимаю о войне не сможет остановить войну, но сильные и глубокие образы, созданные художниками, могут отсрочить очередную войну. То, что было наработано в культуре после Первой мировой войны, смогло отодвинуть Вторую мировую. А то, что было создано в культуре после Второй мировой войны, смогло удерживать мир (по крайней мере западную цивилизацию) от масштабных войн.

Я всегда любил работать в стихах и прозе по касательной, не в лоб. Но война – это когда тебе приходится смотреть жизни и смерти в глаза и говорить о главном прямо.  Поэтому и в стихах, и в эссе, и в документальных фильмах, я сменил художественную оптику, ушел от барочных метафор, от изысканных метонимий и остался при грубых метафорах и нехитрых метонимиях.

Вы продюсер этих фильмов, режиссер?

Прежде я никогда не занимался кино, но года три назад нашел единомышленников на кафедре медиа-коммуникаций Харьковского Национального университета. Это очень хорошая кафедра, европейская в лучшем смысле этого слова, современная. Преподаватели этой кафедры в курсе мировых трендов в кино, в документалистике. Режиссер моих фильмов – профессор и завкафедрой Лидия Стародубцева. Я – автор проектов, идей, соавтор сценариев. Продюсер я в американском смысле, а не в английском. Мне удается добыть какие-то очень скромные бюджеты. Мне помогает радио «Свобода». Мы ничего не зарабатываем на этих фильмах, это не коммерческие проекты.

Где их можно увидеть?

Во-первых, их можно посмотреть на сайте Радио Свобода, их показал Первый национальный канал Украины, их показали два Общественных телеканала в Грузии. Честно говоря, нам не хватает импресарио, нам нужен менеджер, который мог бы предлагать фильмы фестивалям.

Представьте свои фильмы коротко, по 111 слов о каждом.

Фильм, который сейчас в работе, называется «Ампутация». В Украине значительно возросло число людей с ампутированными конечностями – это солдаты, это гражданское население, жившие в районе военных действий, но на этом тема фильма не кончается. Ампутация – это беженцы, которые утратили свои дома, своё прошлое, ампутация – это насильственное отделение Крыма и Донбаса. Я думаю, что сейчас ключевое слово для Украины — «ампутация».

«Шов. Психолог на войне» — это фильм о психологических травмах, которые не бросаются в глаза. В фильмах о войне обычно снимают батальные сцены, стрельбу, но у войны есть и другое измерение: это глубокие психологические травмы, которые перенесли солдаты.  Проблема не исключительно украинская. Серьёзные исследования в этой области были сделаны американскими психологами, которые лечили солдат, воевавших во Вьетнаме. Это тома! Я листал, я читал эти книги, прежде чем приступить к работе над фильмом «Шов. Психолог на войне». Во время съёмок я позволил себе выступить в качестве психолога-любителя в диалоге с реальным военным психологом, участником войны на востоке Украины. Это то, что останется и после войны – глубокие психологические раны, о которых надо говорить уже сейчас, не замалчивать. Они ещё долго будут давать о себе знать.

«Площадь Украина» – снимался в самом начале войны?

Да, я написал несколько стихотворений, цинично звучит – вдохновленных войной, – это была моя эмоциональная и литературная реакция на события. Оказалось, что у этих стихов могут быть визуальные образы. Режиссер Лидия Стародубцева побывала в АТО, ездила туда с волонтерами, снимала беженцев, солдат, детей, бродячих собак – не только люди становятся жертвами войны, но и домашние животные. Мы завершали фильм в Харькове, на постиндустриальных руинах. Это короткий фильм, но в нем высокая концентрация эмоций, фантазии и сочувствия.

Кроме войны в Украине что в вас вызывает к ней сочувствие?

Джеймс Джойс, когда писал «Поминки по Финнегану», публиковал по мере написания главы будущего романа. Названия у книги еще не было, и каждую публикуемую главу он называл:  Work in progress, что-то вроде «текущая работа» или «в работе». Украина – это тоже  work in progress, – на наших глазах растет государство, феноменально, что это происходит в XXI веке в Европе, когда казалось что все уже устоялось.

Я вырос в Черновцах, это бывшая Австро-Венгерская империя, и оглядываясь на свое детство, и на историю Австро-Венгерской империи, я думаю о цепной реакции, исторической цепной реакции. В 1918 году распалась империя, были созданы, отчасти искусственно, целые государства, например, Югославия, Чехословакия. В историческом времени эта цепная реакция продолжается. Мы стали свидетелями бархатного развода Чехии и Словакии, кровавого развода в Югославии. Интересно, завершилась ли эта цепная реакция?  Я сейчас говорю о Закарпатье, об Ужгородской области.

То, что происходит с Украиной, ее появление на свет из хаоса- это архаичные образы, трагические, завораживающие образы, которые знакомы нам по древнегреческим мифам. Страдания и подвиги героев и полубогов, пожирание детей, одноглазые циклопы, мрачный Тартар. Вдруг оказалось, что Украина на глазах превратилась в древний миф сотворения. Небесная сотня – это из тех же космогонических мифов.

Какие игроки современной Украины вам интересны?

Проблема Украины (как отчасти и России)  – это проблема взрослых людей, которые выросли, и получили прививку жизни и выживания при советской власти. Эти люди – мина замедленного действия. В нормальной стране социологи обычно говорят о проблемах молодежи. Но в Украине приходится говорить о проблеме людей старшего поколения. Все надежды Украины связаны с молодежью, с теми, кто принял участие в волонтерском движении. Молодые люди получили  уроки другой жизни. Важно, чтобы этот игрок не вышел из игры, не оказался в офсайде.

Что сейчас стоит читать о войне в Украине?

Писателям надо писать. Война – это состояние, присущее человечеству на протяжении всего его существования. Но тем не менее, у каждой войны свои особенности и черты, зафиксировать это может писатель и художник. Политологи говорят о гибридной войне, когда ты не знаешь точно где тыл, где передовая, где все смешалось.  Такого рода война, я думаю, заслуживает пристального внимания художника: мы свидетели этого странного явления, поэтому мы не может писать как Эрих Мария Ремарк, как Хемингуэй, как поэты-фронтовики, я имею в виду английских поэтов первой мировой войны, это же они придумали новую лексику, описывающую войну как безликую бойню.

У современных писателей важная задача: найти новую гибридную оптику, межжанровую оптику для описания этой разновидности войны. Моему поколению казалось, что мы не станем свидетелями и участниками войны на нашей территории. Ну, был где-то Афган.  Потом была Чечня, это было уже тепло, горячо. А теперь война пришла на земли, которые американский историк Тимоти Снайдер назвал «кровавыми землями». Оказалось, что этот образ не утратил смысла. Но здесь уже необходим анализ с оглядкой на геофизику, почвоведение, минералогию. У истории есть свои границы и барьеры.

Фото: Milena Findeis