Нет, порядка здесь все-таки не усмотреть. Такого, то есть, порядка, который подчинял бы себе все эти диалогические монологи (иногда – просто монологи: некоторые собеседники Линор Горалик просто писали свои ответы на общую матрицу вопросов, без диалогического уточнения частностей, без устного взаимодействия), выстраивал бы их – в линию ли, в иерархию ли, – соподчинял бы их так или иначе друг другу.

Ни линии, ни иерархии, ни, допустим, простой последовательности в годах рождения (значит, и в поколенческой принадлежности) тех, с кем ведутся эти разговоры. Я вообще подозреваю, что системы – и системообразующих принципов – здесь нет вообще, потому что не в этом дело.

Собеседников – современных русских поэтов – двенадцать: Лев Рубинштейн, Полина Барскова, Станислав Львовский, Евгения Лавут, Иван Ахметьев, Евгений Бунимович, Гали-Дана Зингер, Демьян Кудрявцев, Николай Звягинцев, Сергей Круглов, Дмитрий Веденяпин и Дмитрий Воденников. Критерий выбора – простой: значимость каждого из выбранных поэтов лично для автора-интервьюера. Так что картина мира в результате получается именно авторская, – даже при том, что Горалик всего лишь задает вопросы. И всем – примерно одни и те же, с незначительными ситуативными вариациями.

Но как она их задает!

Чаще всего, даже настойчивее всего в этих вопросах – одновременно внимательных и сдержанных, оставляющих собеседнику максимум свободы в выборе тем и степени откровенности – повторяются слова: «как устроено?». «Как вы были устроены в этом возрасте?» Притом не всякий респондент сразу понимает. «Устроены? В каком смысле?» – удивляется Лев Рубинштейн. А это – о внутренней структуре, о внутренних расположенностях. «Как она (упомянутая проблема. – О.Б.) устроена, каково с ней жить?» «Расскажи, пожалуйста, <…> про то, чем это было для тебя и как оно было устроено в твоей голове.» Еще хорошая формулировка, сразу вызывающая в воображении представление о топографии внутренних пространств, об их картографировании: «…в каком месте себя ты был?»

То есть, это одновременно о двух, всерьез занимающих автора предметах: о том, как устроен – как динамически устраивается – человек и как устроена его память об этом.

О литературе же – нет, не то чтобы почти ничего (хотя да, меньше прочего!), но вопросами вот такой конструкции: «Что происходило с твоими текстами в это время?» То есть – как о части жизни. Необходимой, органической, но – даже не центральной. Просто так растворенной во всем, так впитанной в это «все», что по существу от него и не отличимой. Разве что – как одна из областей повышенной интенсивности.

Дело, таким образом, – в одном: в прослеживании того, какими путями литература растет из своих предлитературных, человеческих корней. Из человеческих обстоятельств пишущего во всем их многообразии.

Вторую часть проекта, все еще продолжающегося – и ограниченного, по всей вероятности, единственно произволом автора да готовностью респондентов участвовать, – можно читать и прежде вышедшей несколько лет назад первой его части, и независимо от нее, и каждое интервью отдельно в любой последовательности, – цельность здесь располагается на уровнях более глубоких. Можно читать ее как собрание человеческих документов, удивляясь и обжигаясь чужими судьбами, сравнивая их с собственной жизнью и памятью, – и это будет правильно. А можно – как акт антропологической рефлексии. И вот тут-то мы точно не ошибемся.

ГОРАЛИК Мир вашего детства был какой?

КРУГЛОВ Замечательный. Яркий, пряный. Я часто боялся каких-то вещей: сочетания теней на стене, узоров на ковре, существа, которое лежит под кроватью и может так на меня поглядеть оттуда, боялся, когда мои родные — мама, бабушка — скандалят между собой, я был уверен, что как-то виноват в этом, меня мучила своей красотой и томила музыка… Как и у всех детей, этот мир был полон страхами, но они были потрясающими, объемными, они несли в себе весть.Только теперь я понимаю, о чем эта весть… И еще — все основное, что я знаю о людях, я узнал и понял именно тогда, не словами, но сочетанием зрения, слуха и чутья (о мнемонической силе запахов написано и сказано много), в течение всей следующей жизни, даже тогда, когда я стал священником, к этому знанию добавлялись разве что частности.

Текст: Ольга Балла

Линор Горалик. Частные лица. Биографии поэтов, рассказанные ими самими. – М.: Новое издательство, 2017. – Ч. 2.