Гость Книжного Арсенала – израильский писатель Меир Шалев.

Единственный переведенный на украинский роман Шалева в оригинале называется «Дело было так», и для самого автора это звучит «с неискоренимым русским акцентом». Украинский перевод откровенно отсылает к английской версии: My Russian Granmother and her American Vacuum Cleaner.

Меир Шалев, которого в Израиле называют «русским писателем», а первый его роман так и назывался – «Русский роман», – сам по-русски не читает. И тем более он не читает по-украински, и не ведает, что его «русская бабушка» Тоня Пекар родом из местечка Рокитного под Киевом, – не вполне «русская», хотя и говорит всю жизнь, как ему кажется, с тем самым «русским акцентом». Все ее истории начинаются сакраментальным зачином «дело было так», ее дети и внуки начинают свои рассказы именно этими словами и произносят их с тем же акцентом. – У нас в семье, уверяет «русский писатель» Шалев, это означает: все, что я сейчас расскажу – святая правда и ничего кроме правды.

И это, в самом деле, абсолютно правдивая история о Стране (а вы никогда не услышите от израильтянина: «я живу здесь, в Израиле, с такого-то года», – только так: «я в Стране с такого-то года») и о ее жителях, мужественных строителях палестинского социализма. Бабушка Тоня сошла с корабля в Яффо в начале 20-х годов прошлого века, маленькая девочка с косами в гимназическом платье, она пила чай только из блюдечка, отставив мизинец. «В Стране» она немедленно становится женой сурового вдовца с двумя детьми, привыкшего пить крутой кипяток, – дедушка Арон Бен-Барак до самой смерти про любой самый горячий чай говорил, что тот холоден как лед! Бабушка Тоня рассказывала эту историю как «русский роман»: дедушка влюбился в нее без памяти и угрожал «утопиться в Иордане», если она ему откажет. Дело было именно так и не иначе, хотя более прозаически настроенные родственники полагали, что дедушка Арон традиционно посватался к младшей сестре своей покойной жены в надежде, что та поможет ему поднять детей. Дальше был мошав – что-то вроде архаического колхоза на малярийных болотах, хрупкая девушка из Рокитного работает на всех самых тяжелых работах, рожает пятерых детей и всю свою жизнь фанатически борется с грязью. В результате появляется своеобразная семейная мифология, а для маленького Меира дом наполняется тайнами и закрытыми комнатами, – там, за вечно запертыми дверями с начищенными до блеска ручками,  скрываются удивительные вещи:

«Здесь у бабушки душевая, в которой нельзя принимать душ, здесь туалет, которым нельзя пользоваться, а здесь спальня, в которой нельзя спать, и столовая, в которой нельзя есть, а здесь … живет бабушкин пылесос, свипер».

Прозаические родственники воспринимали все эти запертые двери как причуду вздорного характера, но для городского мальчика дом в мошаве становится его детским Раем, странным и таинственным.

Здесь все время будет две правды и две версии событий. Тем не менее, все было именно так, потому что одной правды не бывает, иначе этот парадоксальный мир становится скучным и плоским. Меир Шалев с удивительной достоверностью рассказывает про Страну-семью с ее суровыми пионерами-мошавниками и городскими очкариками, у которых «все взгляды правые, а все руки левые», про свой родной город Иерусалим, который сводится для него к блочному Кирьят-Моше, где на въезде стояли Дом для слепых, психбольница и сиротский интернат. У другого это звучало бы пафосной аллегорией Города слепых, сирот и сумасшедших, но не у Шалева с его простодушным лукавством и просвечивающими друг через друга «двумя правдами».