Александр Морозов представляет цикл «Мастерская».

Художник немыслим без мастерской – в ней он работает, случается, что и живет. Известны самые разнообразные мастерские, как, например, стерильная как хирургическая операционная мастерская Пита Мондриана или очень напоминающее помойку ателье Фрэнсиса Бэкона. И это нормально, ведь организация помещения это,  по сути,  портрет владельца. По-другому быть не может.  Не может быть другого ателье у мистика Мондриана, пытающегося запечатлеть Абсолют, или у пьяницы, дебошира, азартного игрока Бэкона.

О современных украинских художниках пишут довольно много, но практически никто не рассказывает о мастерских, а ведь это важно. Мы говорим об этом с Матвеем Вайсбергом, и это даже не беседа, а, скорее, монолог художника на заданную тему.

– Что из себя представляет эта мастерская, что она для тебя значит, кроме того, что это рабочая площадь?

– В первую очередь мастерская – это место, где художник работает.  Студия, иначе говоря.

Когда-то, когда у меня мастерской не  было, студией служила маленькая комната в моей квартире. Но совмещать это, конечно, как-то не логично. Это с одной стороны. А с другой стороны, приходилось совмещать. Жалобы людей о том, что я не работаю, потому что у меня нет мастерской, я воспринимаю достаточно скептически.

Мастерская у меня появилась достаточно поздно. Собственно говоря, мастерской  de jure на сегодняшний день у меня нет и не было.  Все мастерские, которые у меня были, я снимал частным образом, либо странным образом, как нынче.  Либо это был сквот, что тоже, как ты понимаешь, формально нигде не фигурировало. Естественно, мы в этом месте были абсолютно не нужны, бесполезны и т.д. Культура не нужна и бесполезна – это ясно априори, особенно когда дело касается материальной стороны.  Нас выгнали, но наши, как мы их называем, «швондеры» (разумеется, в шутку) каким-то образом договорились с Академией, и мы на каких-то основаниях переехали в пустующее общежитие консерватории. Общежитие пустовало несколько лет. Мы своими руками – или кого-то приглашали – сделали ремонт как смогли.

Казалось, что это временное прибежище, а на самом деле мы здесь уже ровно двадцать лет.  Весь Ван-Гог вместился в десять лет.  Ну вот, это моя мастерская на седьмом этаже, с видом на старый Киев, который сейчас застроят многоэтажками и закончится моя серия «Небо». Но пока она еще не закончилась и я продолжаю рисовать.  Эту мастерскую я очень люблю. Единственный ее недостаток – это низкие потолки.  Поэтому работ высотой больше 2- метров я не пишу.

Здесь удивительный свет, благодаря чему я стал совершеннейшим адептом дневного света. Я уже даже не помню, когда я  последний раз работал при вечернем освещении. А зачем? Идеальный график работы (который к сожалению не всегда соблюдается) – это прийти пораньше и работать до двух-трех часов дня. Дальше я занимаюсь своими делами.

За 20 лет здесь сделано безумно много. Если меня спрашивают о том, когда я все успеваю, обычно отвечаю, что я никуда не тороплюсь.

Что ты еще хочешь узнать о мастерской?

– Что хотел узнать о мастерской? Например, у того же Рене Магритта мастерской не было никогда – он работал дома.

– Я этого не знал. Может,  у него был большой дом.  В этом тоже свои плюсы и минусы. Мне кажется, что до мастерской нужно все-таки дойти.  Должна быть какая-то дистанция, потому что домашние могут этой дистанции не чувствовать и распоряжаться тобой и твоим временем по-своему, тогда как в мастерской ты распоряжаешься им сам.  Здесь есть такая опасность.  Если есть большой дом, то там обязательно должно быть помещение под мастерскую.

– Нет, есть фотографии, на которых видно, что Магритт пишет картины в гостиной.

– У богатых свои причуды. До то того, как они сумели снять мастерские, они ютились и в «Улье» и т.д. То есть,  мастерская-жилье, по молодости –  замечательная вещь.  Я точно так же довольно долго жил в маленькой комнате. Когда впервые туда пришла моя будущая жена, она посмотрела и сказала: «Здесь можно жить».  И сразу же этим купила меня всего с потрохами.  Это была девятиметровая комната, где я ухитрился написать картину размером 2,20х1,20 м, которую я впоследствии расчленил и написал шесть картин.

Мне сейчас представить себя без мастерской очень сложно.  Я говорил, что частной мастерской у меня нет, и будет ли она – сие мне неведомо. Но нынешняя мастерская меня более чем устраивает.  Здесь много моих друзей, мне нравится место. Хотя появляется вокруг куча разных застройщиков, которые захватывают Киев и уродуют его.

– Первая мастерская у тебя была в квартире. А какие были потом?

– Следующую мастерскую я снимал на улице Ярославов Вал, у творческой семьи. Там были мать и сын, оба были членами Союза художников, и у них было две мастерских.  Я последовательно снимал обе. Первая была рядом с Театральным институтом, на втором этаже. Она была странноватой, от розовой стены напротив всегда был необычный свет. Я там довольно активно рисовал. Правда, у нее был существенный недостаток. Там не было туалета, поэтому приходилось бегать в Дом художника. Она у меня была года полтора, точно не помню. Потом мы нашли замену, и они мне сдали вместо той мастерской полуподвальное помещение на улице  Толстого. Причем, по тем временам она стоила безумные деньги  – 15 долларов в месяц. Там было совсем немного дневного света, но в основном я там работал по вечерам, при искусственном освещении. Это был плодотворный период, продолжался он примерно года до 97-го. В 1998-м я серьезно заболел, попал в больницу. Когда я вернулся в мастерскую, то увидел, что за время моего отсутствия ее затопило фекальными водами. И тогда я понял, что этот период у меня закончился.

Я вспомнил, друзья держали для меня мастерскую в сквоте на Большой Житомирской. Я обратился к своему однокласснику Михаилу Шаповаленко, который был одним из организаторов сквота. Конечно, эту комнату уже кому-то сдали. Но он мне предложил на выбор два пустующих помещения. Когда я увидел первое, то сразу понял, что хочу именно его, несмотря на то, что комната была залита водой, – прямо над ней был пожар. Было очень сыро, но комната была прекрасная, она выходила балкончиком на угол Большой Житомирской и Гончара. Она была похожа на корабль, потому что по форме она была неправильной призмой с высокими потолками. Там всего-то было метров восемнадцать, балкон и эркер создавали световой фонарь на стене. Впервые мне повезло с естественным светом.

С этой комнатой связана еще одна забавная история. К кому обратиться по поводу ремонта? Я нашел в ближайшем ЖЭКе каких-то рабочих, сказал им, что мне нужен срочный ремонт, хотя бы приблизительный. Они мне назвали весьма приличную сумму. Я не знал,  где эти деньги взять.  Пришлось пойти к моему другу Ральфу Ловаку с просьбой одолжить денег. Ральф предложил другой вариант – на эти деньги купить у меня картину. Меня это более чем устраивало. Я принес деньги, мне быстро сделали качественный ремонт. В результате получилась шикарная мастерская. Я только что вышел из больницы, у меня не было сил, и все мне помогали. Например, жена моего друга сделала генеральную уборку. Другой мой товарищ провел электрическую проводку и т.д.

А вообще кого только не было в этом доме. Например, там обитал «авторитет» по кличке Бабай, обитали монахини из Армии спасения, хотя в основном, конечно, там были художники. Все было занимательно, мы все были значительно моложе, чем теперь, поэтому все происходило буйно, бурно и т.д.

Именно в этой мастерской я начал писать свои «Семь дней». История с БЖ-артом была яркой, но не очень долгой, потому что началась эпоха «дикого капитализма в его развитой стадии». Дом стал интересен всевозможным застройщикам. Когда мы съезжали, ребята сделали табличку, к сожалению, временную, из гипса, покрашенного бронзой: «Здесь была коммуна молодых художников». А затем мы переехали сюда.

– Если говорить о твоем одесском периоде, то там, видимо, речи о мастерской и не шло?

Почему, там была мастерская. Мой знакомый фотограф предоставил свою мастерскую, мы с Ваганом Ананяном жили там месяца полтора, там же и работали. Была мастерская и в Москве, на Пятницкой, там какое-то время я тоже работал. Но это было давно, примерно в 1986-1987 году. Мы там с Ваганом жили, рисовали, отдыхали и т.д. Был и такой яркий эпизод в моей жизни.

Больше всего я не люблю мастерскую-будуар. Когда я вижу нечто подобное – меня «колотит». Хотя каждый волен распоряжаться своей мастерской так, как ему нравится. Мастерская очень сильно отражает человека, который в ней работает. Это как живопись. С первого взгляда можно понять характер человека и его пристрастия. В этом году я был в Амстердаме, в доме Рембрандта. Меня очень интересовало, как у одного из моих любимых художников был устроен быт и как он работал.  Так вот у него в доме много мастерских: маленькая мастерская – для маленьких офортов, большая – для больших. Отдельные мастерские для живописи. Такой цех…