Защита модернизма от его защитников
Автор этой книги в заглавии перефразирует Дж.Рёскина с его трактатом «В защиту идеалистов». А концептуально он исходит из формулы Вальтера Беньямина, собственно, — из модернистского императива: «Жить не оставляя следов», созидать, разрушая, построить новый мир на обломках старого.
Но как жить после того, как построенный на обломках «старого мира насилья» новый «мир насилья» точно также разрушен, и уже на его обломках строится очередной, и «прогрессивных проектантов» не остановить? Что делать с наследием самого модернизма? Музеифицировать вопреки заветам теоретиков? И вообще, зачем нужны «раскопки утопии»?
Оуэн Хазерли пытается ответить на этот и многие другие вопросы, проанализировав опыт британского индустриального брутализма, русского конструктивизма, советских космических утопий и т.д.
Оуэн Хазерли. Воинствующий модернизм. Защита модернизма от его защитников. Издательство «Кучково поле», 2019.
Не оставлять следов. Разрушать, чтобы созидать. Построить новый мир на обломках старого. В этом, как принято считать, состоит модернистский императив, но как быть, если новое общество так и не возникло? Нас выкинули из будущего, но руины этого будущего — рядом с нами, скрыты от глаз или гниют у всех на виду. Зачем вообще искать остатки будущего, зачем понимать ход мысли тех, кто, по выражению Вальтера Беньямина, хотел «жить, не оставляя следов»? Зачем нужны раскопки утопии? Такое занятие было бы последним и злейшим предательством всей сущности модернизма. При том что в модернизме всегда существовало несколько направлений, в основе самого значимого из них всегда лежал призыв Бертольта Брехта, высказанный в «Хрестоматии для жителей городов» 1926 года: «Не оставляй следов!» Беньяминовское толкование этого рефрена можно найти в сборнике эссе «Короткие тени» 1933 года. Если упростить, Беньямин хотел уничтожить жуткое нагромождение историцистского хлама, составлявшего буржуазную эстетику. Он пишет о буржуазных интерьерах: «Жить в этих “плюшевых” квартирах — значит просто оставлять в них следы своих привычек. Даже ярость из-за какой-нибудь разбившейся безделицы — видимо, лишь реакция человека, “след от земных дней” которого оказался вдруг стерт. Следы на подушках и креслах, “следы” от родни на фотографиях, следы от вещей на обоях и в разных футлярчиках — скученность, как в каком-нибудь траурном зале, набитом погребальными урнами». Всё это модернизм и собирался безжалостно стереть с лица земли: «Современные архитекторы со своей сталью и своим стеклом создали помещения, в которых не так просто оставить след». В «Опыте и скудости» в том же страшном 1933 году Беньямин пишет о зодчих Баухауса, Корбюзье и Адольфе Лоосе — типажах так называемой «героической эпохи» современной архитектуры — как об образцовых архитекторах, стирающих следы, и выражает надежду, что созданный ими новый мир переживет своих врагов.
Жилой комплекс Heygate Estate в Южном Лондоне, возведен в 1968–74, расселен и полностью снесен в 2014-м.
Мы снова видим еще более эффектно стертые следы в беньяминовском портрете человека, пропустившего через себя и прочувствовавшего модернизм всеми фибрами души: «Деструктивный характер знает только один девиз — с дороги; только одно дело — освободить пространство. Его потребность в свежем воздухе и свободном пространстве сильнее, чем любая ненависть». При этом беньяминовская похвала здесь диалектична, она допускает двойное толкование. Совершенства в заметании следов, в конце концов, добивается профессиональный преступник, и это представление об отверженной эстетике модернизма существует бок о бок с жадным коллекционированием следов, отходов и осколков, то есть как раз с этим гнетущим веще-миром, который «новая культура стекла» хочет уничтожить на корню, чтобы, как писал Беньямин в своих изысканиях о парижских пассажах, взломать исторический континуум, явить миру латентные утопии в крытых стеклянных переходах недавнего прошлого. Цель — пробудиться от мечтаний, от фантасмагории расползающихся во все стороны товаров и оказаться в совершенно новом мире — мире, созданном обещаниями самой мечты.
В бесчисленных модернистских манифестах и декларациях можно заметить глубочайшее неверие в фантастический, сновидческий город, возникший в результате накопления, воспроизведения и сохранения старого, — именно эти действия в равной степени характеризуют современный европейский городской ландшафт и интерьеры конца XIX века. Эль Лисицкий писал о своих горизонтальных небоскребах, что «город состоит из атрофирующихся старых частей и растущих живых, новых. Этот контраст мы хотим углубить». Противоречия между новым и старым, «атрофирующимся» городом должны быть усилены, и эта битва неизбежно завершится смертью последнего. Модернизм вел отчаянную борьбу со старым городом; Маринетти и Сант-Элиа в своем знаменитом «Манифесте футуристской архитектуры» заявляли: «Наши дома будут менее долговечны, чем мы сами. Каждому поколению придется возводить свои», — то есть призывали к «постоянному обновлению архитектурной среды». Между беньяминовской озабоченностью революционным перерождением и футуристской фетишизацией запрограммированного устаревания — пропасть, но и то и другое суть модернизмы, в равной степени враждебные «наследию». Именно в этом смысл стирания следов: обогнать старый мир, пока он не догнал вас.
