Художник Никита Кадан – о своей текущей работе и об ответственности художника.

«Когда вы написали мне об интервью, ориентировались на события, которые прямо сейчас вокруг? – «Нет, даже не слышала о них, расскажите». «Ладно, хорошо», – ответил Кадан, и мы начали разговор.

…Появилось новое издание, над которым работали около года. Журнал Prostory, но обновленный. Он существовал несколько лет как журнал о литературе и переводе, – но с присутствием современного искусства и социальной критики. Потом был долгий перерыв. Сейчас в нем новая редколлегия, в которой много художников, и теперь это будет журнал о том же – литературе, переводе, искусстве и обществе, но отношения между составляющими сильно изменились. Раньше все «собирал» перевод, перевод-как-принцип, а сейчас – современное искусство.

Для кого это будет журнал? Для профессионалов, высоколобый?

Мы хотим чтобы это было мыслящее издание. Уязвимая формулировка, но мне кажется самой верной.

Цеховое издание?

Не уверен в таком определении, «цеха» здесь, в  современном искусстве нет. Есть круг близких этому изданию художников, но круг может между собой и так поговорить. Есть другие круги, с другими интересами, они себя тоже определяют через «современное искусство». Определение это, по большому счету, никого ни к чему не обязывает. Для нас речь идет скорее о формировании новой аудитории. И об издании, которое не слишком ориентируется на конкретных потребителей.

Какова ваша роль в нем?

Я вхожу в редколлегию.

Кто еще будет в нее входить?

Евгения Белорусец – инициатор обновления журнала, художники Лада Наконечная, Юрий Лейдерман, Коля Ридный, поэт и переводчик Васыль Лозинский,  художница Анна Звягинцева, исследовательница киноавангарда Елена Вогман, Анастасия Осипова, основательница нью-йоркского экспериментального издательства Cicada press.

Какой ритм обновлений текстов планируется?

Думаю, это будет обновление раз в неделю или близко к тому. Это не будет быстро несущийся поток. В конце концов это тексты,  которые требуют внимательного чтения.

Исследования и попытка рефлексии?

В каком-то аспекте это сравнимо с кураторскими проектами Р.Э.П.  2007-2008 годов, или проектами Худсовета: здесь, в Украине, не было выставок, соответствующих характеру нашей художественной деятельности, и мы решили, что выставки нужно организовывать самим. Дальше возникло сообщество людей, которым есть о чем говорить друг с другом. Появился междисциплинарный круг, не только художники. Мы создали адекватный контекст для себя, потом смогли разделить его с другими, потом другие включили в этот контекст свои потребности, изменили и развили его. В основе – практики  самозащиты или самообеспечения в неблагоприятных условиях, но потом на них надстраивается целая  «художественная ситуация».

Случай журнала Prostory – что-то похожее, но в отношении текстов, комментариев к искусству. Здесь  и самоисследование, и саморефлексия, и взгляд на то, что происходит вокруг. Есть и соблазн расставлять оценки. И борьба с этим соблазном.

Столпники (Займи место), 2015; Галерея Skuc, Любляна

Вас раздражает отсутствие искусствоведения и художественной критики в Украине?

Меня слишком многое и слишком долго раздражало в художественной жизни Украины. Пора холоднее смотреть на эту отрасль народного хозяйства.

В отношении комментирования, описания искусства: здесь сегодня все сводится к (само)рекламе, скандальчику и мифотворчеству.  Это три кита украинского художественного комментирования. (Само)реклама – продукт кризиса экспертности, скандальчик позволяет персонализировать проблемы и не решать их, мифотворчество замещает академическую историю искусства.

Сводить здешние беды к «провинциальности» – ограниченный взгляд, мне кажется. Жизнь в провинции  не есть неполноценная жизнь, провинциальности не нужно стыдиться.

Бабушка. Мавзолей обеспечения, 2013; Бетон, стекло, хлеб

Нет, опыт Украины бывает выговорен через искусство и это хотят слышать. Но присутствие украинских художников и их произведений вне страны это одно, а степень включенности здешних институций в международные профессиональные взаимодействия  – несколько другое. Сцена больна изоляционизмом и привычкой к имитации.

Допустим, диагноз поставлен. До истинности утверждения «Киев – культурная столица»  много времени пройдет?

А что мне до этого утверждения? Для меня нет иерархии центра-периферии, я не считаю, что там, где центр, где столица – идет настоящая жизнь, а на периферии ее нет. Речь скорее идет об отношениях фундамента и фасада, оснований и поверхности. Думаю, эти отношения тут несколько сбиты.

В Европейском Союзе переходящее звание «культурной столицы» означает серьезное финансирование, в Украине же это разговор скорее о каком-то самовосприятии. Вопросы художественной инфраструктуры, профессиональной системы, а тем более художественной критики – это довольно частные, специализированные вопросы. И на них могут быть вполне состоятельные «нестоличные» ответы.

Горожане, 2016; Из серии “Хроника”, 15Х20 см, бумага, тушь

Киев и вы, и ваша работа с памятью.

Киев долго был евроремонтным городом. Уже в двухтысячных он выглядел городом гипсокартона, каких-то временных фасадов. Его декорировали, подкрашивали «под современность» или «под прекрасное прошлое», «под процветание» и так далее. С Майданом вроде бы должно бы произойти возвращение в в историю, а история таких имитаций не терпит. Возвращение в самокритичную строгость рассказа. Все уже, война, какие имитации?

Пассажиры

Но евроремонтная эпоха крепко держится, и предлагает для новых проблем решения в своем духе. Хоть уничтожение пропагандистских (то есть абсолютного большинства) монументальных работ советского времени, хоть скоростное покрытие всех доступных брандмауэров пестренькими муралами – это евроремонтные дела, такие же, как уже привычное замусоривание города рекламой или новые бронзовые псевдоклассические монументы.  Сохранившиеся советские модернистские здания обшивают какой-то вагонкой, затягивают баннерами. В отношении данного периода принят подход простого устранения его из поля видимости. Нужно ли говорить, что это препятствует проработке прошлого, или ясно и так?

Пассажир

Защитники советских артефактов по большей части выбирают линию защиты «произведения не виноваты, такое было время», «давайте оценивать эстетические достоинства, а идеологию оставим в прошлом», «красноармейцы, конечно, враги, но конь Щорса так хорошо вылеплен, давайте его оставим». Идея «исключения для Щорса» сводится к тому, что, мол, давайте всех этих черных людей истребим или продадим в рабство, а вот этого маленького негритенка оставим себе как живую игрушку, – это пример инфантильно-безответственного взгляда.

Перечисленное – это попытки задним числом де-политизировать идеологические артефакты. А может стоило бы попробовать ре-политизировать взгляд на них? Выработать новые техники чтения монументов? – техники, на практическом уровне связанные с присутствием в городе вокруг монумента новых текстов, комментирующих его, текстов, связанных с новыми знаниями об эпохе, создавшей те памятники. Естественно, произведения, сделанные в пропагандистских целях, разделяют вину своего политического проекта, но почему в городском пространстве слава имеет больше прав присутствовать, чем вина?

Вы ведь левый, Никита?

Да. Но меня смущает бездумно употребляемое определение «левая идеология». Мне интересна традиция левой критики идеологии, разбора идеологических механизмов.

Я, возможно, слишком обобщаю, – но в моем понимании сегодня в Украине левая политика сосредоточилась на антиконсервативном сопротивлении, на противостоянии расизму и гомофобии, легитимации ультраправых, политикам, говорящим о «национальных генах», влиянию церкви на общественную жизнь. А традиционная «борьба с эксплуатацией» оказалась среди отложенных вопросов, зреющих где-то страшной каплей. Вообще, сейчас в Украине период откладывания вопросов, которые еще напомнят о себе. “Не на часi” – лозунг этого откладывания.

Тема для отдельного большого разговора: левая политика здесь должна бы обратиться к той самой проработке советского прошлого, к вопросам ответственности и вины. Без этого остается впечатление, что люди данных взглядов попросту себя не видят.

Отступление: как случилось, что русские левые были милыми и романтичными, а потом перестали?

Когда?

До войны.

Русские левые разнородны, их много, они поделены на несовместимые группы. Есть русские имперцы под красным флажком, а есть люди, которых кидали в автозаки на манифестации против аннексии Крыма. Но в определенном смысле именно из-за романтизма, из-за «жизни в картинке», многие левые не справились с реальностью войны и даже в антивоенном движении, преимущественно либеральном, их голос довольно слаб. Не говорю уже о собственной слабости этого движения.

Вы последовательно исследуете разные темы, они могут быть не актуальны с точки зрения повестки дня.

Я не пытаюсь догонять поезд. И «жевать успешную тему» как жевательную резинку покуда в ней остается вкус, тоже не хочу. Я хочу продолжать свою линию, какая уж есть. А эта линия в своем продолжении-развитии-ветвлении может захватывать новые и новые предметы и вторгаться на все новые территории. Например, между темами, связанными с прямой социальной критикой в 2008-2011 и темами  политики памяти и «критического музея» с 2011 по сегодняшний день, в моей работе есть достаточно ясный переход. У меня была такая формулировка, довольно дурацко-поэтического плана, о том что произведение искусства – это мысль, которая вынесена за пределы головы автора и уже во внешнем мире продолжает себя думать, захватывая новые контексты.

Пределы ответственности, 2014;Металл, гипс, краска, почва, живые растения, фотографии. Вид экспозиции в галерее Campagne Premiere Берлин

Что касается «тем для реагирования», того, что вот сегодня полагается об этом спорить, завтра – о следующем… нет, конечно, мыслить стоит поперек этих дел. Думаю, у художника есть все шансы опередить «повестку дня», так чтоб она догоняла.  Работы о милицейском насилии и о «войне памятников» я сделал несколько раньше, чем эти темы стали настолько обсуждаемыми. Конечно, с таким подходом есть риск выпасть в полную маргинальность. Разным авторам по-разному, но мне такой риск скорее добавляет веселости.

А так, «художественная среда» здесь стала довольно фейсбучной. Эдакой машинкой быстрого простого реагирования с постоянным страхом быть непонятой. Все что сверх этого, проходит мимо «среды», «ситуации», «сцены», обособляется.  И обособленное, «сектантское» искусство сегодня мне интереснее прочего.

Сегодня в Украине возник опыт, которого раньше не встречали. И специфическая чувствительность искусства, похожая на чувствительность слепого, порой может помочь сориентироваться – конечно, тем, кому это искусство вообще заметно. Позиция, место, состояние художника ведь определяется еще и тем, что у него есть свободное время, чтобы сосредоточиться на каких-то очень отдельных вещах.

Экспозиция выставки “Кости перемешались”. Галерея Arsenal, Белосток, 2016

Вообще, художественная деятельность – это в том числе отвоевание, освобождение времени у сегодняшнего «творческого» капитализма, требующего «впустить в сердце свое» идею беспрерывно растущей эффективности и конкурентоспособности .

Вы на что отвоевываете время, чем вам заниматься было бы интересно?

Да я в общем-то и занимаюсь тем, что мне интересно.

Родилась дочка – и ко времени появилось другое отношение. В отношении форм публичного присутствия теперь идет куда более жесткий отбор.

Тусоваться – тоже труд, есть стахановцы в этом деле. Я скорее прогульщик. Но не аскет, конечно.

На мастерскую время есть, но я делаю не только станковые, но и инсталляционные, пространственные работы, для которых выставочный зал (а также длительная переписка, эскизы и чертежи, путешествие на место выставки, производство) – и есть мастерская.

Время я отвоевал по большому счету, но в деталях это каждодневная практика.

Одержимый может свидетельствовать в суде, 2015; Металл, уголь, фотографии, архивные издания, гильзы, живые растения. Коллекция музея M KHA, Антверпен.

На чьи работы вам интересно смотреть?

Работы украинских художников? Лет за десять сложилось, что здесь категории «мой круг» и «интересные мне авторы» почти совпали. Но кроме авторов “круга” есть еще Андрей Сагайдаковский и Влада Ралко. Есть Федор Тетянич (1942-2007), наследием которого Худсовет сейчас занимается. Если не про здешний круг и не обязательно про наши дни, то у меня есть свой небольшой пантеон: Бойс, Марсель Бротарс, Мартин Киппенбергер, Мирослав Балка, Младен Стилинович, Филипп Гастон, Нэнси Сперо.

А так в мастерской я обычно листаю Хокусая,  Дега и Феофана Грека в перерывах между работой. Не знаю, наверное звучит диковатым сочетанием.

Фото вверху Тараса Грицюка