29 сентября 1941 года, в Йом-Кипур, иудейский Судный день, началась трагедия Бабьего Яра.
Началась с неверия – жители города не верили ни в то, что евреев вывозят «в безопасное место», ни в то, что их убьют, потому что поверить в это было невозможно. Киевлянка Нина Герасимова записала в дневнике 28 сентября:
«Волнение среди евреев страшное. Тяжело видеть страдания людей. Многие из них думают, что они идут на смерть. Пришла Мария Федоровна, страшно взволнованная, и сказала, что они евреи и завтра им нужно идти. А паспорта у них были русские, но она их потеряла. Тяжело было смотреть, как плакал Филипп Игнатьевич, стараясь скрыть слезы. Я дала ему валерьянку. Евреи этого никак не ожидали. <…> Люда мне сказала, что ей сказал Ароньчик, что евреев вышлют в Советский Союз. Я радостно прибежала и сказала своим. Ф. И. поверил, был страшно рад и сказал: “Ниночка, вы у меня с души камень сняли, позвольте мне вас поцеловать”, – и поцеловал в щеку. Я, кажется, этот поцелуй никогда не забуду».
С утра 29 сентября огромная вереница евреев потянулась на Лукьяновку. Их провожали друзья и родственники других национальностей, прощались у немецкого кордона.
Семнадцатилетняя Геня Баташева, чудом спасшаяся, позже вспоминала:
«На подходе к ул. Дорогожицкой по обеим сторонам стояли немцы. На Дорогожицкой, между двумя кладбищами, проход сужался. Тут мы увидели что-то похожее на заставу. За заставой стояли один к одному с автоматами немцы, держа развернутые мешки. Многие кидали вещи на землю и еще надеялись на спасение. Но, кроме прохода к Бабьему Яру, никакой дороги не было. Вдоль нее росли деревья, а между ними плотным коридором стояли немецкие автоматчики с собаками…»
Киевские евреи уходили и исчезали – выжило в бойне меньше тридцати человек по официальным данным, – а Киев наполнялся слухами. Ирина Хорошунова, оставившая подробный дневник оккупации, записала 30 сентября:
«Мы все еще не знаем, что сделали с евреями. Страшные слухи доносятся с Лукьяновского кладбища. Но до сих пор невозможно им верить. <…> Одни говорят, что евреев расстреливают из пулеметов, расстреливают поголовно. Другие говорят, что для них приготовили шестнадцать эшелонов и будут отправлять. Куда? Никто не может ответить. Наверное известно одно: у них забирают все документы, вещи, продукты. Потом гонят к Бабьему Яру и там… Не знаю, что там. Одно знаю – происходит что-то ужасное, страшное, что-то невообразимое, чего нельзя ни понять, ни осознать, ни объяснить».
2 октября сомнений не осталось:
«Уже все говорят, что евреев убивают. Нет, не убивают, а уже убили. Всех, без разбора, стариков, женщин, детей. <…> Никакие поезда с Лукьяновки не отходили. Люди видели, как везли машины теплых платков и других вещей с кладбища. Немецкая «аккуратность». Уже и рассортировали трофеи! Эти слухи-сведения все растут. Чудовищность их не вмещается в наши головы. Но мы вынуждены верить, так как расстрел евреев – факт. <…> Вот и все. А мы живем еще. И не понимаем, откуда у нас вдруг появилось больше прав на жизнь, потому что мы не евреи».
Самое страшное свидетельство – в рассказе немецкого офицера – спокойная и организованная банальность массового убийства:
…Я хочу заметить, что евреи шли на смерть очень спокойно. Множество стояло на склоне и могло на пути в овраг наблюдать ход казни. Затем людям стреляли в затылок. Каждый раз стрелял только один стрелок. Оба стрелка сменяли друг друга. Среди казненных мною жертв находились мужчины, женщины. Детей, слава Богу, я не расстреливал. Но я видел, как иногда подходили матери с детьми на руках. Большинство матерей укладывали своих детей и видели, как член экзекуционной команды стрелял в ребенка. Большинство матерей просили стрелков хорошо стрелять […] В овраге казни производились и в других местах, которые мы не видели. Мы слышали только выстрелы. ( А. Круглов. Трагедия Бабьего Яра в немецких документах. Wayback Machine)
А вот рассказ (пересказ) Льва Копелева – уже после освобождения Киева:
«В апреле 1944 года я был в Киеве проездом с одного фронта на другой. Дворничиха рассказала:
– Их уводили туда – в Бабий Яр – на второй день. Такая была очередь. Тогда уже многие знали, что там убивают. Дедушка очень больные были, обезножели. Бабушка и Роня [тетя Копелева по отцу. – In Kyiv] их на колясочке везли. А бабушка еще сильные были. Восемьдесят годов с гаком и похудела очень, ссохлась вся, но ходила прямая, как палка. А Роня поседела и тоже похудела очень, и зубов уже не было. Но глаза такие же, как уголья. Она мне в тот день сказала: “Я знаю, нас убивать будут, но все равно победа настанет. И когда наши вернутся, скажите, чтоб помстились…”»
Киевляне помнили о трагедии Бабьего Яра, хотя советская власть сразу же после освобождения города 6 ноября 1943 года вычеркнула из официального нарратива всякое воспоминание о евреях. Эвфемизмы «мирные советские граждане», «невинные люди» по всему СССР заменили слово «евреи» на памятниках, в книгах, газетах. Илья Эренбург, Лев Озеров, Владимир Сосюра умудрились создать стихи о еврейской трагедии без евреев. Журналист Лев Сидоровский много позже писал:
«Осенью 1976-го, оказавшись в Киеве, я добрался до района, который называется Сырец. <…> …совсем рядом с телебашней высилась недавно открытая помпезная “героическая” мемориальная композиция, перед которой, на гранитной плите, надпись гласила: “Здесь в 1941–1943 годах немецко-фашистскими захватчиками было расстреляно более ста тысяч советских граждан – жителей города Киева и военнопленных”. И ни слова намека на то, что подавляющее число уничтоженных здесь “советских граждан” – евреи. Название “Бабий Яр” не упоминалось вообще: в путеводителе мемориал назывался – “памятник в Сырецком массиве”».
Три года спустя Бабий яр описывает поэт и художник Михаил Гробман:
«…он большей частью засыпан, все заросло новыми деревьями, еврейское кладбище разрушено в последние годы, короче говоря, сделано все возможное, чтобы замести все следы преступления и вообще сравнять все на этом месте. Но один из обрывов сохранился, высотой ок. 30 м, мы прошли Бабий Яр от начала до конца».
Текст: Марина Полякова
Использованы репродукции работ Юрия Павловича, Зиновия Толкачева, Василия Овчинникова, фотографии из открытых источников.