Арт-критик «The Guardian» Джонатан Джонс написал собственную историю английского искусства – от Хогарта до Бэнкси, от Просвещения до сюрреализма, от сатирической графики до стрит-арта. Это, разумеется, не первая и не последняя попытка такой истории, но попытка Джонса все же отличается от всех прочих. В издательской аннотации читаем, что эта история написана как увлекательный роман, и это правда – она, в самом деле, легко и хорошо написана. Но для самого автора настоящий смысл был в другом: это история искусства в присущем ему контексте – научном и философском, прежде всего. «…Британское искусство, – пишет Джонс, – родилось из такого же стремления к наблюдению, что подогревало и любопытство науки. В этом смысле, оно – дитя научной революции, или, возможно, его близнец, уродец, заспиртованный в банке».

Но кроме контекста внешнего, есть еще контекст «внутренний»: это история искусства в его собственных рефлексиях на художественную повседневность, на моду, на политику, на современный ему арт-рынок, наконец.

Джонатан Джонс. Британское искусство от Хогарта до Бэнкси. Слово/Slovo, 2020.

… Возможно, каждый приравнивает собственную кончину к концу света, но мало кому удалось сделать это так остроумно, как Уильяму Хогарту. Первый британский доморощенный гений искусства умер 26 октября 1764 года. Той весной он опубликовал свою последнюю гравюру, сатирическое видение апокалипсиса, где вывеска трактира под названием «Конец света» с нарисованным пылающим земным шаром повисает в комично преувеличенном пейзаже разрухи и упадка. Сам паб обрушился, как и церковная башня. Безжизненные почерневшие деревья отступают через пустынную местность на задний план, уводя взгляд за собой к фигуре повешенного, что маячит на горизонте. Отец Время, и сам чуть живой, бормочет слово «FINIS» («КОНЕЦ»), сидя среди кучи обломков культуры, где тлеет и копия той гравюры, в которой Хогарт насмехается над радикальной новой политикой «свободы» Джона Уилкса и приветствует правление Георга III.

На небе бог солнца Аполлон спит в своей колеснице, пока мрак окутывает землю. Хогарт в своем последнем вздохе подшучивает не только над смертью, но и над тенденциями арт-рынка того времени. Всю жизнь посвятивший продвижению британского искусства, Хогарт выражает отчаяние по поводу бума торговли картинами старых европейских мастеров и моды на их закопченные, залакированные тени. Его беспокоят и новые веяния в британском искусстве. В подписи к гравюре он язвительно высмеивает «манеру погружения в высокую живопись, приписываемую торговцам мрачными картинами».

Уильям Хогарт. Конец, или Бездна. 3 марта 1764. Офорт. Музей Метрополитен, Нью-Йорк

… Точное наблюдение анатомии лежит в основе жестоких образов Бэкона. Ему не нужно было препарировать лошадь, как это делал Джордж Стаббс в XVIII веке, чтобы заглянуть внутрь тела (с. 92–93). Сам XX век был его уроком анатомии. Стоп-кадр с несмолкающим воплем медсестры в очках из русского революционного фильма Сергея Эйзенштейна Броненосец «Потемкин», старая фотография парализованного ребенка, пытающегося ползти, фотографии нацистов, обезьян и борцов, которые были повсюду в мастерской, и эти образы становились основой его искусства. И все же, несмотря на одержимость плотью, он создает на удивление призрачные изображения, которые вовсе и не материя, а человеческая сущность, и в его искусстве она всегда страдает, умирает, томится в заключении, а то и вовсе как будто не существует. Скажем, человек на его картине 1945 года Фигура в пейзаже исчезает у нас на глазах. Обтянутые брюками ноги почти полностью растаяли, оставив лишь безголовый торс в костюме, сидящий на стуле с решительно сжатой в кулак рукой. По силе кулака и ширине пиджака можно догадаться, что перед нами человек дела, волевая личность, — но распахнутые полы пиджака открывают пустоту внутри. Это тень великого человека, призрак некогда могущественного героя.

Фрэнсис Бэкон. Фигура в пейзаже. 1945.

Галерея Тейт. Лондон