Александр Морозов представляет рубрику «Мастерская»

В гостях у Александра Яновича мы побывали еще до войны. Жизнь продолжается, и возвращается – после понятного перерыва – наша рубрика. На культурной карте Киева Янович отмечен как коллекционер, основавший вместе с женой Тамарой авторитетную галерею «Бiлий Свiт» (White World). Но вот Янович-художник заявил о себе относительно недавно – как самобытный живописец и график. В его «послужном списке» уже около двух десятков только персональных выставок. Мы говорили об искусстве, учителях, «революционном прошлом» и творческом будущем Александра в его мастерской, находящейся практически на территории парка «Нивки»…

Первый вопрос стандартный: Чем в твоем представлении является мастерская?

Это берлога вне периода спячки. Если ты себе представляешь берлогу как пространство, идеально подходящее для медведя (хотя я, скорее, волк). Можно даже сказать, что это логово. Но, но не в зимний, полусонный период, а в то время, когда ты ведешь там активную жизнь. Вообрази большое пространство, подобное лесу, но сконцентрированное в логово. Вот это и есть моя мастерская. Здесь у меня многое имеется. Но самое главное, что в ней нахожусь я.

Как по мне, ты не совсем ответил на вопрос. Получается, что это жилое пространство?

В том числе и жилое. Когда у меня дефицит времени, связанный с подготовкой выставок, и не хочется тратить время на поездку домой и возвращение, то я остаюсь ночевать, ведь тут имеется все необходимое. И, кроме того, здесь всегда очень хороший рассвет. Это солнечная сторона, до обеда прекрасный свет. Но поcле обеда солнце с другой стороны, оттуда, кстати, открывается великолепный вид. Моя мастерская – это и терраса, и два уровня, ведущих наверх, на крышу. С самой верхней точки можно видеть полный горизонт Киева. Именно поэтому я люблю верхние этажи.

Это не удивительно. Я был в гостях во многих мастерских – Сильваши, Малых и др. – они все предпочитают верх. Но такую роскошную мастерскую я еще не видел ни у кого. Обустроенную именно с душой.

Спасибо. Но ведь ты помнишь, о чем мы не раз говорили. Я – эгоист, я все делаю для себя. Поэтому так все хорошо и получается. Когда-то я придумал лозунг: «Везде хорошо, где мы есть». Со временем он трансформировался. Я не часто произношу его вслух, но знаю, что «хорошо там, где я есть». По сути, это здоровый эгоизм художника. Эгоизм – неплохое слово. Если его рассматривать буквально, то мы все эгоисты.

Это не эгоизм. Это просто правильный подход. Кстати, в такой мастерской я бы сам с удовольствием жил. Здесь есть всё. Ты сам ее создавал?

Да. Но, конечно, не своими руками. Я ее сам не штукатурил, не белил. Но помощники четко руководствовались теми направлениями, которые я им задал. Это было помещение с серыми стенами, оставшееся после строителей, в котором не было ничего. К тому же, здесь предусмотрено зонирование. Есть зона книг, зона рисования, зона графики…

Согласен. В этой мастерской имеются пространства рабочие и жилые. Те же кухня, столовая, душ, библиотека (кстати, очень неплохо подобранная, со вкусом)… Теперь поговорим о твоей учебе.

У меня несколько образований. Киевское военно-морское училище, Санкт-Петербургский университет (юриспруденция) – два моих основных образования. А потом бизнес, основанный на предыдущем опыте и желание выскочить из этого бизнеса, и желание заняться творчеством. Собственно, и эта мастерская появилась в том числе из желания уйти из офиса и перебраться в другое место. У меня сначала была небольшая мастерская в офисе, мои секретари называли ее «релакс-комнатой». Там находились только диван, зеркало, мольберт… И, конечно, там присутствовало мое желание что-то делать. Но мне хотелось оттуда уйти, и поэтому я здесь. А в офисе я появляюсь все реже и реже. И насчет учебы. Есть два человека, которых я считаю своими учителями. И они официально считают меня своим учеником. Это Анатолий Фурлет и Ирина Вештак-Остроменская. Я действительно довольно долго брал уроки и у Анатолия, и у Ирины. Так что у меня нет классического художественного образования – академический рисунок, композиция. Они меня учили тому, что считали нужным, и я брал у них то, что хотел взять.

С этого места, пожалуйста, подробнее. Что именно ты хотел взять?

У каждого – свое. Они для меня совершенно разные учителя. Анатолий снял с меня комплекс неуверенности, когда ты раздумываешь над тем, художник ты или нет. Это своеобразное чистилище между миром обычным и творческим. А Ирина – за что я ей очень благодарен – показала, что настоящий учитель может быть не жаден. Она делилась со мной всем, что умела, и даже в ходе занятий придумывала что-то новое.

А почему такой резкий поворот – из армии в искусство?

Уточняю: из флота. У меня был достаточно большой промежуток между флотом и искусством, приблизительно десять лет. Я уволился со службы в 2000 году. У меня был большой буфер. «Революционное» прошлое – это военное, потом юридическая практика, бизнес (сначала чужой, потом свой) и лишь потом я занялся творчеством. Психологи уверяют, что в жизни нужно время от времени что-то менять. Если ты засиделся, то получаешь профдеформацию. Схема примерно такая: через пять лет она появляется, через десять – становится устойчивой, через пятнадцать – необратимой. Необратимых изменений мне не хотелось. Когда-то я сказал одному из своих друзей-художников: искусство – это лучшая часть моей жизни, и что я хотел бы умереть художником. Но я все же хотел бы жить долго и счастливо и всех пригласить на свой столетний юбилей.

И все-таки, как ты пришел к искусству? Ты им интересовался с детства?

Нет. Я, наверное, единственный художник (из числа знакомых), который в детстве не рисовал. Никогда. Вообще. Никто из моей семьи не имел ни малейшего отношения к искусству. Лет в двенадцать в Эрмитаже я увидел абстрактную картину Кандинского. И она мне понравилась! Советскому школьнику в принципе не мог нравиться Кандинский, а меня картина затронула. Наверное, это был единственный детский эпизод соприкосновения с искусством.

Как появились твои художественные пристрастия, ты сам их формировал? Об учителях мы уже говорили.

Я всегда существовал сам по себе. Никто из моих учителей – хотели они того или нет – не смог сделать из меня свое подобие. Это просто невозможно. Мне никогда не было интересно научиться рисовать. Умение рисовать, по-моему, включает в себя две составляющие. Первое – это академический рисунок, технические навыки. Либо тебя можно научить рисовать в чьей-то манере. Зачастую учителя делают из учеников себя. Но мне кажется, что главная составная часть художника – это когда тебе есть что сказать, или, во всяком случае, ты хочешь это сделать. Это идет из тебя, и поэтому академические навыки могут в чем-то помочь, а в чем-то помешать. Мне кажется, что если тебе есть что сказать, то недостаточное совершенство или «недосовершенство» – путь к чему-то новому. Это может только так происходить. Если ты что-то очень хорошо умеешь, всегда будешь это повторять. Предположим, я бы научился рисовать как Микеланджело (чего мне не очень хочется). И что? Я бы рисовал как Микеланджело. Правда, есть Пикассо, но это особый случай. Он сначала научился рисовать, а потом было все остальное. Путей много. Для меня главное – это жить, как я хочу, и делать то, что я хочу, а не копировать чью-то жизнь. У меня есть, конечно, несколько интересных художников, но это не означает, что я им буду подражать. Имен не буду называть. Назову только идеального с моей точки зрения художника – это Пикассо.

Наши пути были примерно одинаковы, только у меня была еще и авангардная литература… Но возвращаемся к нашей теме. Получается, что это твоя первая мастерская? Собираешься ее менять?

Мне очень нравится история про Пикассо, периоды которого четко связаны с мастерскими. Он все зарисовывал, закрывал, и перебирался в новое место. Возможно, что и меня будет нечто подобное. Внизу раньше находились работы других художников из моей коллекции, а сейчас они переместились. Не исключено, что я заполню то пространство и заведу себе новую мастерскую.

А чем тебя не устраивает эта мастерская?

Наверное, тем, что две мастерских лучше одной. Нет, от этой мастерской я не собираюсь избавляться. Мне хочется мастерскую с высокими потолками. Здесь меня все устраивает, поскольку она высоко, есть выход на крышу, террасу, но мне не хватает высоких потолков. В последнее время я начел серьезно заниматься скульптурой, и для нее необходимо пространство.

Вроде бы, поговорили обо всем. Может быть, получилось немного сумбурно, но по существу.

А ведь иначе быть не может. Без сумбура не получится. Искусство – это ведь не линейный процесс, скорее – нелинейный порядок.

Изображения: архив Александра Яновича и галереи «Белый Свет»