Выпускник Университета Святого Владимира Марк Алданов, умерший в 1957 году в Ницце, всегда казался мне одним из самых нормальных авторов, писавших на русском языке.

Не сумасшедший, не фантазер, не «поэт в России больше, чем поэт» – мастер, бережно относившийся к слову и другим людям. Он да еще Лесков и Газданов – вот, кто по мне «русский человек в его развитии, в каком он, может быть, явится через 200 лет».

Роман «Начало конца» написан Алдановым почти 80 лет назад – в одну из самых мрачных эпох на памяти человечества. Время действия – 1936-1937-й, место – Париж, Брюссель (в романе не называемый), Мадрид. Главные герои – царский генерал, пошедший на службу большевикам; советский полпред, в прошлом меньшевик; профессиональный революционер-коминтерновец из ленинской гвардии – все трое откомандированы на Запад из Москвы, все трое в советской столице уже малонужные, недорасстрелянные; маститый французский писатель, уставший от литературы; дорогой парижский адвокат, называющий себя социалистом. Все это люди не первого эшелона, второго, стоящие на пороге старости или перешагнувшие этот порог. Они ясно сознают исчерпанность, неважность, неполноту прожитой жизни, и с деловитой тоской ожидают смерти. Некоторые из них считают каждую копейку (вернее, каждый «франчок»), все – предвидят конец старого мира, заглядывая за грань романа в будущее, уже известное автору.

Кто идет им на смену?

Два героя второго плана моложе 25-ти.

«Анархист» Альвера, перевезенный в трехлетнем возрасте отцом из Южной Америки во Францию, убивает в парижском пригороде неплохого старика – ради денег и самовыражения. Заманчиво увидеть в Альвере олицетворение массового человека, со скуки и безнадежности уничтожающего старую цивилизацию (и в полубезумном состоянии гибнущего вскоре вслед за нею).

«Тургеневская девушка» Надя, секретарша советского полпреда, в финале пробивает дорогу своему аккуратному талантику: советский журнал берет для публикации ее первый рассказ про разоблачение вредителя на авиационном заводе. Успешная карьера профессиональной писательницы в Москве ей обеспечена (по крайней мере, так кажется Наде) – не исключено, что с такими данными она доживет до перестройки.

Кавычки перед «анархистом» и «тургеневской девушкой» не случайны: и для Альверы и для Нади – это только личины, под которыми спрятаны новые люди, плохо сознающие себя, вынужденные пользоваться образами, подвернувшимися под руку им самим или окружающим.

«Начало конца» – очень своевременная книга. Мы живем в похожую эпоху. Старый мир заканчивается под натиском демографических и технологических изменений. Десятки, может быть, даже сотни миллионов жителей Запада (и недо-Запада) чувствуют исчерпанность, неважность, неполноту своего существования. До 30-х еще далеко, но в наши дни время, кажется, течет быстрее, так что дистанцию от 17-го до 37-го мы промахнем быстрее, чем наши предки.

Эрнст Нольте описывал период с 1917 по 1945 год как «европейскую гражданскую войну», когда в ответ на вызов левого тоталитаризма Западная Европа ответила тоталитаризмом правым, на коммунизм – фашизмами и нацизмом. Коллеги из денафицированной Германии осудили Нольте за ревизионизм, но умеренно левый Алданов пришел к тем же выводам за пол-века до него.

«Что же мы сделали? – размышляет коминтерновец. – Для чего опоганили жизнь для себя? Для чего отправили на тот свет миллионы людей? Для чего научили весь мир никогда невиданному по беззастенчивости злу? Объявили, что все позволено, показали, что все позволено, а свелось дело к перемещению Чичикова и Кифы Мокиевича» в Госплан и союз безбожников (прежде чем погрузиться в мрачные мысли, герой Алданова перечитал второй, благочестивый том «Мертвых душ»).

Сдвиг социального порядка в XX веке был обусловлен двумя факторами – индустриализацией и урбанизацией. Возможна ли континентальная гражданская война сегодня? Риторический вопрос в эпоху колоссального постиндустриального и глобалистического сдвига, в котором роль урбанизации играет вестернизация, подталкивающая «глобальную деревню» Африки, Ближнего и Среднего Востока к переезду на благополучный, стареющий Запад. Так что если и гражданская война, то не европейская, евроафроазийская.

Как бы то ни было, параллелизма в наших ситуациях не так мало. Как тогда, так и сейчас, крушение старого мира – это крах рационализма и персонализма под натиском эмоций и новых коллективных идеологий, основанных на ненависти. Это успех не самых глубоких и стойких, а самых поверхностных и гибких (привет писательнице-Наде). Это гибель не каких-то атрибутов свободного мира, а догнивание (кажущееся?) самих его основ, гнущихся под натиском современного варварства.

Над маленький миром романа висят тени двух диктаторов – «с усами» и «с усиками». В нем не видно просвета, и неизвестно, куда устремлять надежды. «Положение было бы совершенно катастрофическим, если бы по чистой случайности самое могущественное государство в мире, Соединенные Штаты, не было одновременно демократией и если бы у этого государства не было еще добавочно сильного защитника – Атлантического океана», – подводит итоги Первой мировой за три года до Второй один из главных героев, писатель Вермандуа, лет на 10 переживший свою славу.

В отличие от Алданова и его героев мы знаем, что на самом деле у этой истории – истории Запада XX века – счастливый конец. Старый мир рационализма и персонализма выстоял, а казавшийся новым и модным мир ненависти и эмоций оказался туп и бесплоден. То, что писательскому альтер-эго Алданова казалось случайностью – сочетание демократии и экономической мощи – оказалось не таким уж случайным, хотя – надо отдать должное автору – неизвестно, успела бы созреть американская prosperity без сильного защитника, Атлантического океана.

Как и полагается хорошо собранному толстому роману, этот доводит все сюжетные линии до конца. Советский военспец Тамарин глупо гибнет в бою на окраине Мадрида, коминтерновца кончают под Парижем то ли гестаповцы, то ли свои (что вероятнее), «анархиста» гильотинируют при стечении толпы народа.

Завершается «Начало конца» не всхлипом, а взвизгом. Полпред предлагает нуждающемуся в деньгах Вермандуа, едва не вступившему во французскую компартию, контракт на выпуск собрания сочинений в СССР. Условие – поддержать очередной московский процесс (не все еще из ленинской гвардии убиты).

– Так что, вы хотите купить мои сочинения, если я пошлю телеграмму этому… Сталину? – спросил Вермандуа. Лицо его все больше наливалось кровью. «Вот кто внес в мир то зло, которое теперь его заливвает. И террор в таком масштабе, и зверства, и подкуп они, они первые внесли в нашу жизнь. Гитлер только их ученик! Это они положили конец девятнадцатому веку, моему веку!.. Он вдруг почувствовал бешенство. Ему показалось, что в его лице нанесено оскорбление всей мысли, всей французской мысли, всей человеческой мысли. Ему показалось даже, что тени Декарта, Паскаля, Монтеня, Бетховена окружают его и ждут ответа. «Я знаю, что ответить этому господину!..»

– Вы меня не так поняли. Я говорил о двух разных делах. Ваши сочиненья одно, а… – начал равнодушно Кангаров и не докончил фразы. Вермандуа с перекосившимся лицом тяжело встал с кресла. Он сказал только одно слово: merde… – Только этим словом и можно вам ответить, – прошипел Вермандуа, вставая. Кангаров выпучил желтые глаза. Кто-то из проходивших по гостиной людей на них оглянулся. «Да, когда все, все гибнет, единственное, что еще можно уберечь, – это свое достоинство и независимость. И этому должно быть все принесено в жертву. Бедность? Нищета? Ну и пускай бедность и нищета! Я французский писатель!» С упоением, с подъемом, которого у него не было при отделке самых лучших его страниц, Луи Этьенн Вермандуа повторял слово, еще никогда, верно, не раздававшееся в историческом дворце королей.

Непонятно, чего в этом акте гражданского самостояния больше – патетического или смешного. Французское ругательство – это не слова Сократа про петуха и Асклепия, да и впереди у Вермандуа, по всей видимости еще несколько мирных и, более-менее, сносных лет до того, как 14 июня 1940 года падет Париж. Этого времени достаточно, чтобы все испортить. Словом, в конце книги не катарсис, не факел Прометея – почти физиологическая реакция на низость, не сулящая славы, камерная, как отпевание одинокого старика в деревенской церкви.

Хотя о чем это я? Трудно, почти невозможно быть скотиной в присутствии Декарта и Бетховена.

• Роман «Начало конца» написан в 1943 году
• Текст: Владимир Федорин