Нет, все-таки не надо бы этого читать. Не нам это адресовано. Думаешь: в запрете на чтение чужих писем есть правда не только этическая, но метафизическая, — нельзя видеть внутреннего своими внешними, всегда случайными глазами.
Разве то, что обоих участников этого огромного – протяженностью в сорок лет – разговора уже давно нет в живых, отменяет их беззащитность перед читательским взглядом? Да напротив, даже усугубляет е. В свою защиту, в свое оправдание они уже ничего не скажут. А здесь они беззащитные, открытые, внутренние. Трудная переписка двух трудных, крупных, своевольных людей. Страсть, быт, тоска, гордыня, нежность, гнев, раскаяние, обида, любовь.
Тут беззащитен и сам составитель и комментатор, сын обоих корреспондентов. Мало того, что он говорит о своих истоках, заглядывает в собственное до-рождение. В речи старого, сильного, сложного человека вдруг – детское, обескураживающее: «мамочка», «папочка»…
Тут же спасаешься мыслью: нет, о личном и внутреннем можно и нужно и говорить, и читать – потому, что оно общечеловеческое. Чем более внутреннее – тем более и общечеловеческое.
Во всяком случае, эта книга из тех, которые берешь в руки – и обжигаешься.
Главных голоса здесь — три (слышны время от времени и другие; вообще, очень слышен гул времени): Бориса Пастернака, его первой жены – художницы Евгении Пастернак и их сына, Евгения Борисовича. Это он свел многодесятилетнюю переписку родителей в связный рассказ, заполнил разрывы, выстроил контекст, восстановил события по документам, дополнил сказанное своими воспоминаниями, что возможно — объяснил, что нужно – оставил в умолчании. Работа, почти равная жизни.
И еще: мы оказывается здесь в плавильне поэтической речи Пастернака. Вдруг видим, насколько не разделить жизни и поэзии, насколько они сотканы из одного вещества – той самой сквозной, горячей, рвущейся, единственной ткани существования.
Усыпи меня глубоко, чтобы спало во мне все, кроме того последнего волоска, который отделяет жизнь от смерти, одари речью волосок и он скажет: жертвы, уступки, ошибки.
Но только проснется все остальное, оно покроет своей музыкой эти три слова, волоска не станет слышно, и однако вся эта пробудившаяся музыка будет сама сплошь: жертва, уступка, ошибка.
Как ты легко негодуешь и отшатываешься. И как редко и как трудно ты даешь. Родная, я люблю тебя, пожалей меня и напиши.
Текст: Ольга Балла
Борис Пастернак. «Существованья ткань сквозная…»: переписка с Евгенией Пастернак, дополненная письмами к Евгению Борисовичу Пастернаку и его воспоминаниями / Предисл. Е.В. Пастернак, Е.Б. Пастернака. — М: АСТ; Редакция Елены Шубиной, 2017.
