Девочка с русской фамилией, платок, повязанный на мусульманский лад. Родилась и выросла в Грозном. Дневники Полины Жеребцовой — документы времени.

Ее «Детство, Отрочество, Юность» пришлось на три чеченские войны. Все, что бывает в нормальной жизни любого ребенка — сочинение стихов, учеба, влюбленность, ссоры с матерью –  у нее было между тоже, но — между страхом, разрухой, бомбежками, ранениями, голодом, страхом и нищетой.  Удивительные нужны сила, смелость и талант, чтобы все это не просто прожить  и выжить — написать. В издательстве «Фолио» выходит новая книга Полины Жеребцовой «45 параллель», тут есть чеченские беженцы, прошедшие войну; представители ЛГБТ; дети, ищущие с родителями металл на свалках, чтобы купить хлеба; старики.

Это —  документальные дневники 2005—2006, город Ставрополь, сорок пятая параллель Земли: «Мы (я и мама) приехали из строгого мусульманского мира, словно прибыли с другой планеты, мы — беженцы. Мы попали на чужую землю, где совершенно другая культура. Но какова она, эта жизнь без войны?»

45-я параллель / Полина Жеребцова. — Харьков: Фолио. — 2017

Вступление

«Дождь. Небо затянули серые тучи. Их кровавым лучом прожигает оранжево-красное солнце. За холмом стреляли из тяжелых орудий, и земля слегка сотрясалась, напоминая о том, что каждый день, прожитый на моей родине, мог стать последним.

Я видела сны о том, как на землю хлынули волны, как земля уступила стихии воды и мы стали ее частицами, преодолев человеческий облик.

Когда-то в моем городе Грозном я маленькой девочкой сидела на санках, будто на скамеечке, в коридоре квартиры, обнимая маму. А по нашему дому на улице Заветы Ильича стреляли тяжелые российские орудия. Кирпичный четырехэтажный дом кренился, словно большой тонущий корабль, и скрипел.

Мама обняла меня и сказала:

— Мы сегодня умрем, но ты не бойся.

А я спросила:

— Как умрем? Мне всего девять лет!

Мама сквозь слезы улыбнулась. Не было ни капельки света, и я не могла это увидеть, но знала — она улыбнулась.

— Для смерти возраст не важен. Такой обстрел нам не пережить. Боже, как страшно!

Хотела почувствовать мамин страх, но не могла — я еще не чувствовала страха, только сильно стучало сердце.

— Что самое страшное в смерти? — спросила я маму.

— То, что мы больше никогда не увидим солнца.

Но мама ошиблась — мы выжили.

В моей жизни с осени 1994 года солнце восходило множество раз, и я научилась классифицировать страх как древний объект осознания.

Сумасшедший Юрочка, мальчик-сосед, тоже ошибался, утверждая, что в комнату влетел снаряд и на самом деле мы очень давно мертвы. Мы не погибли — мы перешли на другой уровень бытия. Я знаю это наверняка, прощаясь с городом своего детства и своей юности.

Прощай, серое дождливое небо! Прощай, кровавое рыжее солнце! Прощайте, пыльные улицы в копоти пожарищ! Я люблю вас и однажды почувствую снова.

Когда земное тело превращается в пепел, мы просматриваем жизнь, захватывая моменты истины: так пусть сегодняшний дождь и канонада за холмом повторятся!

Пусть прогремит гром. Пусть тоннель из кровавого солнца заберет в лучший мир все заблудшие души. Пусть маховые колеса сделают свой оборот».

Полина.

Дневник  23.11.2004 г.             

*****

Луковица в телефонном разговоре предупредил, что решил опубликовать одну из моих статей, принесенных в редакцию ранней зимой.

— Полгода придется работать бесплатно, — пояснил главный редактор. — Ни на какую зарплату не рассчитывай!

Я была на все согласна, лишь бы заниматься любимым делом.

Статья, отобранная Луковицей, рассказывала, как на мирный грозненский рынок в 1999 году неожиданно свалилась российская ракета «земля-воздух». Публикация данного материала являлась показательным моментом: есть ли возможность публиковать о чеченской войне правду? Это очень волновало меня.

— Полина, зайдите в кабинет к нашему фотокорреспонденту, — попросила консьержка, сидящая у дверей.

Фотокорреспондент Шишкин оказался сухоньким поджарым мужчиной шестидесяти лет с плутовскими, постоянно бегающими глазами. Как только он увидел меня, то ощетинился, но вслух ничего не сказал. Помимо него в кабинете находились другие сотрудники газеты.

— Твой материал отредактировали и подготовили к печати, — надменно произнесла Бизе. — Какая честь для тебя! Но помни: нам важно согласие с редактурой!

Поскольку ударение заместитель главного редактора сделала на словах «важно» и «редактура», меня это насторожило. Я с интересом всмотрелась в экран монитора.

Материал был уже сверстан и подготовлен к печати. Текст не просто отредактировали, его полностью переписали, подставив мою фамилию. В глазах потемнело, когда я беззвучно прочла: «Боевики-чеченцы из самодельных ракетных установок обстреляли на грозненском рынке женщин и детей».

Меня затрясло от негодования.

— Что это такое?!

Находившийся тут же в кабинете старший корреспондент Лазарчук спросил:

— Что не так?

Я объяснила:

— Мне эту ложь приписывать не надо! Здесь стоит моя фамилия. Я прекрасно знаю, чьих это рук дело. Там погибло много мирных людей! Это была русская ракета!

Высокий голубоглазый Лазарчук покорно стер фразу «боевики-чеченцы» и «самодельные установки». А Шишкина затрясло от ярости.

— Как ты смеешь утверждать, что это были не боевики-чеченцы?! — взвизгнул он. — Даже если это была российская ракета! Неважно! Надо убивать всех чеченцев — детей, женщин и стариков! Все равно кого! Каждый их труп — победа России!

Шишкин тяжело дышал, его ноздри раздувались, как у быка на испанской корриде:

— Когда упала на чеченский рынок ракета «земля-воздух», я был в Моздоке. Этот город недалеко от Грозного. Я все знаю!

На это я ответила:

— Вы находились в Моздоке, а я была на рынке, куда упала эта проклятая ракета! У меня были осколки в ногах! Я перенесла четыре операции! Кто лучше знает о том, что там было: вы или я?

— Это был рынок бандитов! Там продавали оружие, патроны! — продолжал истошно орать фотокорреспондент. — Жаль, мало людей убило ракетой! А раз ты была на том рынке, ты знаешь всех чеченских боевиков и должна выдать их ФСБ. Если не захочешь — десять лет тюрьмы! Десять лет! Мы заведем на тебя уголовное дело! Ты свое получишь!

Еще мгновение, и гневные слова выплеснулись бы на Шишкина. Но старший корреспондент крепко схватил меня за талию и потащил прочь.

Зажимая ладонью мне рот, а другой рукой волоча к выходу, Лазарчук громко кричал:

— Не смей высказывать свое мнение! Россия все делает правильно! Наши военные самые лучшие! Мы гордимся властью! Путин молодец!

У лестницы, ведущей вниз, Лазарчук меня отпустил.

— Молчи! Молчи! — зашептал он. — Шишкин никакой ни фотограф, он работает на спецслужбы и здесь под прикрытием. Меняй место проживания. Он вас не оставит в покое. Спасай мать и себя! Что же ты наделала, глупая-преглупая девчонка!

Но я была так возмущена, что оттолкнула старшего корреспондента и закричала на всю редакцию:

— Если хотите увидеть боевиков-чеченцев зайдите в любое отделение милиции города Грозного! Они забыли, что воевали за Ичкерию и присягнули новой власти! Рынок, куда попала российская ракета, был мирным! Там продавали картошку, сыр и помидоры! Подлые убийцы убили женщин и детей!

Я помчалась вниз, не разбирая ступенек, и едва не сломала шею, столкнувшись с главным редактором.

— Вы представляете, — кричала я, — в вашей редакции все врут! Здесь гнездятся спецслужбы и запугивают людей! В тюрьму, говорят, надо меня отправить! На десять лет! Потому что я «много видела» на чеченской войне!

Луковица почесал в затылке:

— Шишкин у нас больной на всю голову. И на остальные места тоже!

Выбежав из «Ставропольского этапа» я обнаружила подростков, которым от силы исполнилось тринадцать. Они сидели на каменной ограде у здания, где располагалась редакция, и пили из пластиковых стаканчиков водку. Закусывали школьники зеленым луком и редисом.

— Отправьте меня на Марс! — заорала я: — Я не выдержу больше ни дня в этом городе!

Подростки посмотрели на меня озадаченно и быстро спрятали бутылку.