Александр Морозов представляет цикл «Мастерская»

Олеся Джураева – художник уникальный. Ее работы мгновенно узнаваемы (по большей части она работает в линогравюре), главная (но не единственная) ее тема – Киев, город, в котором она живет, с его промзонами и новостройками, с его дворами и бульварами.  Гравюры Олеси при всей  тщательности и доскональности исполнения и проработкой деталей сохраняют легкость, непосредственность взгляда и поэтичность. Перефразируя Мана Рэя,  скажем, что Джураева не изображает натуру, она запечатлевает свои мысли, впечатления и видения, недаром одна из последних ее выставок называлась «Reflection».

Мы находимся в мастерской Олеси неподалеку от Республиканского стадиона. Это большое светлое помещение с офортными станками, минималистской мебелью, с впечатляющей библиотекой и белыми стенами, на которых работы Олеси, ее друзей и коллег.

Итак, – Мастерская…

Техника

– Ты художник очень известный, ты выставляешься по всему миру – в Европе, Канаде, Латинской Америке…

– Я стараюсь быть активной, и я могу сказать, что люди интересуются тем, что мы делаем здесь, в Украине. Так как графика у нас в таком как бы «нежном возрасте», 7 лет назад я решила интегрироваться в международное графическое пространство. Что собственно обеспечило мне насыщенную и интересную творческую жизнь.

– В зачаточном, я бы сказал. Оксана Стратийчук у нас занимается офортом, Павел Маков. Ты чуть ли не единственная, кто работает в линогравюре. В Киеве, во всяком случае.

– Точнее, кто профессионально работает в этой технике. На самом деле появилось довольно много молодежи. Последние десятилетия не было никого. Тиражная графика рассматривалась  сугубо как офорт. Другие техники оставались в тени.

– А ксилография?

С ксилографией дело обстоит еще хуже, на мой взгляд, чем с линогравюрой. Хотя по большому счету они родня (техники высокой печати). Из знаковых имен в Украине могу вспомнить только Георгия Якутовича.

– Графика – это ведь тоже язык, причем не похожий на  другие изобразительные языки?

– Конечно. Каждая техника имеет свой язык. Например, литография обладает широким спектром возможностей, потому что в ней можно имитировать работу тушью, карандашом, мягким материалом. Ксилография, офорт тоже имеют свой язык. Равно как и не очень распространенные у нас техники, скажем, меццо-тинто, шелкография…

– Но ведь меццо-тинто – это малотиражная техника, она не выдерживает большого количества оттисков.

– Почему? В наше время  ее тираж достаточный, возможно получить около пятидесяти экземпляров. Это много. Все зависит от того, насколько качественно загранена доска.  К тому же, есть ли сейчас необходимость в тираже больше пятидесяти экземпляров? Мой самый большой тираж составлял 30 штук. А обычно я печатаю не более 20 оттисков.

– В основном я видел твои линогравюры. Это очень тонкая и сложная работа – ты сначала прорисовываешь, потом вырезаешь и печатаешь.

– Это связано с моим темпераментом. Иногда меня тянет сделать что-то более формальное. Начинаю просто, но потом зарываюсь в нюансы. У каждого свой путь и свой язык выражения. Например, Матвей Вайсберг может выразить себя в нескольких точных линиях (я про его линогравюры): это совершенно и красиво.

– Первый раз я твою работу увидел в галерее «Триптих-Арт» больше десяти лет назад. Я был без очков, и на мой подслеповатый взгляд показалось, что это литография. Меня поправили, и я был восхищен. После этого я очень внимательно следил за твоими работами.

– Да, моя техника стала, по сути, моей визитной карточкой. И она мне по-прежнему интересна.  А это означает, что я буду продолжать работать в этом материале. Здесь все зависит от сюжета, от масштаба изображения. Раньше я не делала гравюр небольшого формата, я считала, что линогравюра – техника станковая. Но я поставила перед собой задачу: найти средства выражения в малых формах, – я тогданачала работать с немецким издательством. Нужны были работы А4-го формата и меньше. Я начала экспериментировать, искать и сейчас могу сказать, что это  возможно. С каждой новой задачей техника открывается для меня с новой стороны.

– Мне кажется, что работа в малом формате очень кропотливая.

– Так и есть. Бывает, что работа над маленькой гравюрой по времени занимает чуть меньше, чем работа над большой. Ошибиться в малом формате гораздо легче, чем в большом. В большом формате есть запас тона, в маленьком – если ты его утратил, то уже не исправить.

На самом деле я медленно работаю. Это трудоемкий процесс, порезать кусок линолеума размером 50х70 см, даже ничего не изображая, – занимает много времени. А если представить, что у меня есть линии, которые пересекаются, накладываются, – это значит  я порезала этот кусок линолеума вдоль и поперек как минимум раза три-четыре, ведь от количества пересечений зависит тон. Чем больше пересечений – тем светлее. Поэтому, для того, чтобы не потерять темный и его градации к белому, я режу – и  печатаю. В результате у меня получается много пробных оттисков во время работы над матрицей, что дает мне возможность следить во время работы за тем, что происходит с формой.

– Ты ведь не работаешь строго по шаблону. У тебя есть линогравюры и есть, например, серия работ на упаковочном картоне, – они совершенно иные.

– Да, это все эксперименты с тиражной графикой, с новыми поверхностями и материалами. Я вообще очень люблю бумагу, а она бывает разной, и нужен, соответственно, разный подход. Иногда из этого получаются интересные вещи с новым звучанием.

Место, где живет графика

– Давай теперь все же о мастерской. Что для тебя мастерская?

– Моя мастерская (ты уже успел немного с ней познакомиться) – это место, где живет графика. Это место силы, место, в котором физически воплощаются мои идеи, мысли. Искусство в любом своем проявлении – это ведь такая вещь, которую ты не можешь выбросить из головы, оставить на работе или в мастерской. Эти мысли живут со мной, я постоянно думаю о волнующих меня вещах. А место, где они приобретают формы – это, все-таки, мастерская.

О себе могу сказать, что я – счастливый человек. У меня всегда было место для работы, а это очень важно для графика, работающего в материале. Ты что-то сделал, тебе нужно напечатать  пробный оттиск или снять тираж. Станок необходим, и его нужно где-то поставить.

Моя первая мастерская была в настоящей промзоне, рядом с деревообратавающим цехом. Стоял запах дерева, постоянно ходили рабочие, кипела работа. Помещение было с очень высокими потолками и огромными окнами, находилось недалеко от вокзала, рядом с улицей Коминтерна.

– Это была первая мастерская?

– Да, это была моя первая студия после института (я закончила Институт декоративно-прикладного искусства и дизайна им. М. Бойчука). Но я там пробыла недолго, года полтора. А потом у меня появились дети, и все было временно законсервировано. Мой станок переехал в офис моего мужа, и если мне нужно было что-то напечатать, я ходила к нему. На это время я не пропала – у меня были выставки, коллективные и  персональные, но активно я не работала. Зато в это время я сделала много набросков.  Начала рисовать и это определило дальнейшее направление и технику. До декрета моей основной техникой была цветная гравюра на картоне, после – я начала работать в линогравюре.  Я почувствовала, что я могу, и что мне хочется освоить этот новый материал, я вижу его возможности. С каждой новой работой я понимала, что могу сделать больше и интересней, и что мои работы по своим качествам не будут уступать офорту. И до сих пор в этой технике я нахожу что-то новое для себя. Я не использую один и тот же прием. Мне нравится, что каждая моя новая работа – это какие-то новые задачи и поиски, и они завершаются в соответствии с задуманным.

– А следующая мастерская?

– Следующая мастерская, в которой я проработала практически пять лет, находилась на улице Антоновича, в бульварной ее части. Это был полуподвал, небольшое, но очень приятное место.

– Ты мастерскую просто снимала, или как?

– Да, все мои мастерские – арендованные. А следующая мастерская – моя нынешняя студия. Тут я уже практически два года. С одной стороны, хотелось бы, чтобы это была «Союзная» мастерская (от Союза художников. – А.М.), с другой – я никому ничего не должна. Мне всегда казалось, что если художник состоялся, то это достаточное условие для того, чтобы наделить его рабочей площадью. Оказывается, это не всегда так.

– Сейчас у тебя мастерская волне приспособлена для работы (и не только) – она просторная, здесь два станка, при том она чистая, почти стерильная.

 – Здесь на самом деле косметический ремонт,  только стены выкрашены в белый цвет. Когда я собиралась переезжать – а в моей предыдущей мастерской стены были персикового цвета, – первое, что я сделала, это выкрасила стены в белый цвет. Это полностью освежило пространство, сделало его светлым, что очень важно для полуподвалов. Да к тому же последние десять лет меня сопровождают два цвета: черный и белый. Я чувствую себя здесь комфортно.

– Как я понимаю, эта мастерская для тебя почти идеальна?

– Наверное, да. Могу сказать, что я всем довольна. Здесь намного лучше, чем в моей прошлой мастерской: там был глубокий полуподвал и  метров было поменьше. А здесь дневной свет ко мне все-таки попадает. Хотелось бы, конечно, еще больше света. Но поскольку я график, я считаю, что здесь условия приближены к идеалу. Здесь есть рабочая зона, есть зона печатная, есть зона отдыха.

– К тому же эта мастерская –  выставочный зал, тут  твои работы и работы друзей…

– Именно поэтому я и говорила, что здесь живет графика. На самом деле, здесь живет не только моя графика, но  работы друзей и коллег  чуть ли не со всего мира. У меня в коллекции есть работы художников из Австралии, США, Великобритании, Индонезии, Канады, Словении, Италии. И всех этих людей я узнала благодаря социальным сетям. Со многими из них у меня теплые отношения. Выставляясь за границей, есть вероятность кого-то из них увидеть. И виртуальное общение переходит на новый уровень, что очень приятно.

– Последний вопрос, чтобы поставить точку. Ты пока не собираешься менять мастерскую? Как по мне – здесь очень хорошо.

– Нет, не собираюсь. Ты не первый, кто говорит, что здесь хорошо. И я этому рада, потому что мастерская – это, по сути, отражение души художника. Та физическая ее часть, которую можно ощутить и потрогать.

Фотографии Алекса Заклецкого, Олеси Джураевой и Александра Чумака