Увы, сборники такой степени полноты, подробности, внимательности становятся возможными только после смерти своих авторов, когда приобретает значение все, ими написанное.

В книгу, вышедшею к столетию Павла Когана (1918-1942), составленную по материалам архива внучкой поэта, Любовью Сумм,  вошло действительно все, что Коган успел написать за те восемь лет, в которые он вообще занимался поэзией как делом своей жизни. Корни, контексты, почва тех его стихотворений, которые давно стали частью русского поэтического самосознания и самочувствия, — да и не только поэтического: человеческого вообще. (Многие ли из певших о том, как «бригантина поднимает паруса», вспоминали о ее двадцатилетнем создателе и вообще знали о нем?)

Теперь в выпущенный издательством «Совпадение» большой сборник включено все, что семь с лишним десятилетий хранилось на антресолях московской квартиры первой жены Павла, писательницы Елены Ржевской, и ее потомков. Все, что не публиковалось никогда, и недописанное, и черновики, наброски, варианты, и – в комментариях составителя – полудетские опыты, в которых слово еще не вполне повинуется юному стихотворцу, но сила, темперамент и нрав уже чувствуются: слово бьется в его руках, выбивается из них, как крупная рыба, но он, упрямый, держит его крепко. И записки, которыми Павел обменивался с друзьями на ифлийских лекциях, в факсимильном воспроизведении (почерк – живое, сиюминутное движение руки!). И все его письма с фронта. И воспоминания о нем. И все, какие есть, фотографии, начиная с первой, младенческой, на которой шестинедельный Павел спит в коляске под киевскими деревьями. 

При этом портрет получился не просто человеческий, – что было бы сильно само по себе, – но именно поэтический: история вызревания поэтической личности.

Все тексты Когана даны здесь в хронологическом порядке: с 1933-го до 1941-го, с пятнадцати лет до двадцати трех. Стихов последнего, 1942 года, то ли не было, то ли не осталось. Кроме разве тех трех строк, которые запомнил с голоса автора при последней встрече с ним Борис Слуцкий, — они стали эпиграфом к сборнику, а первая из них – его названием:

Разрыв-травой, травою-повиликой

Мы прорастем по горькой, по великой

По нашей кровью политой земле.

Можно шаг за шагом проследить, как в эти восемь крайне плотно прожитых лет стремительно взрослевший поэт усваивал важные для него влияния (Есенин, Гумилев, Маяковский, почти неминуемые для его поколения «Тихонов, Сельвинский, Пастернак»… – их голоса слышатся здесь отчетливо, вначале -постоянно, наперебой, иногда одновременно), вращивал их в себя, подчинял собственным целям – и преодолевал. Мускулистая, упорная борьба властного усвоенного и строптивого своего чувствуется буквально в каждом тексте – и свое постепенно берет верх. Вместе с характерными для времени поэтическими матрицами, карабкаясь по их ступеням, ученик-бунтарь осваивал и собственную силу – и в набросках 1941 года, в воздухе предсмертья, которым почти нельзя дышать, звучит уже новый голос. Совсем свой – и тоже еще не вполне освоенный: снова только в самом начале. Из непрожитого – и все-таки прожитого – будущего.

Пускай в стеклянно-кубо-шаровом

Флуоресцирующем здании

Высокий мастер водит хоровод

Искусства абсолютных попаданий.

Мы питекантропы, и мы им не чета,

Но так как в тундру мы Рабле везли,

Уйдут трансмирозданческие корабли

Про это Марсу прочитать.

Текст: Ольга Балла

Павел Коган. Разрыв-травой, травою-повиликой… / Сост., комм., вст. статья, послесловие Л.Б. Сумм. – М.: Совпадение, 2018. – 440 с.: илл.