Вера Мильчина написала книгу про книгу (вернее, про 15 издательских томов), книгу про уникальный «городской текст», один из главных в истории этого жанра, оказавший влияние на все, что происходило с ним после. Это выходивший с 1831-го по 1835-й «Париж, или Книга Ста и одного», хотя на самом деле авторов там 172, а историй, которые они написали, более двух сотен. Вера Мильчина рассматривает все 15 томов как единый текст, разбитый на главы. Анализ того, как это сделано и как это работает, увлекателен сам по себе. Но кроме того, в книгу включены большие фрагменты из очерков Ста и одного, и это позволит нам представить «какой Париж хотели изобразить современникам и сохранить для потомков Сто и один автор».
Вера Мильчина. Парижане о себе и своем городе: «Париж, или Книга Ста и одного» (1831–1834). – Издательский дом «Дело» РАНХиГС, 2019.
В субботних главах In Kyiv Предисловие издателя, знаменитого Ладвока:
План этой книги очень прост. Нужно устроить смотр современному Парижу; нужно показать его таким, как он есть, переменчивым, вздорным, раздражительным, нетерпеливым, бедным, скучающим, все еще жадным до художеств и эмоций, но с трудом позволяющим себя растрогать, часто нелепым, порой величественным … Сегодня Париж благоухает амброй и мускусом; борода у него аккуратно подстрижена, волосы завиты, ногти обработаны с большим искусством. Какому писателю под силу изобразить этот многоликий трехцветный Париж[1]? У кого достанет мастерства для передачи этого мелкого кокетства, этих бурных страстей — страстей старцев и юношей, женщин и героев? Париж трепещет, Париж угрожает, Париж зовет к оружию, Париж желает двинуться на границу, Париж желает остаться в покое, Париж хохочет, Париж рыдает, Париж поддерживает золотую середину, Париж выступает за крайне левую, Париж выбирает крайне правую, — какой писатель возьмется живописать это чудовище! Что ж! В таком случае откажитесь от единства ради многообразия, призовите на помощь все современные умы, с их столь различным воображением: живым или вялым, веселым или печальным, добродушным или насмешливым, скептическим или набожным; каким бы воображением ни обладали участники нового предприятия, им найдется место в этой книге, каждый из них на мгновение накинет плащ Асмодея и фантазия его, бедняжка, отправится повсюду, куда может отправиться человек бесстрашный: в Оперу и в больницу, в Пале-Руаяль и в Бисетр[2], в палату пэров и в родильный дом; в монастырь, который рушится, в будуар, который утрачивает привычный розовый цвет, к музыканту, который продает скрипку, чтобы заплатить за последний обед; отправится повсюду, где нечто умирает, и постарается протянуть этому умирающему руку помощи или, по крайней мере, оплакать его. Не мешайте этой французской фантазии; она стряхнет блестящую пыль со своих крыльев на все эти руины, ради вас она возвратит им первоначальную свежесть, она заставит вас плакать или смеяться. Книга выйдет лучше, чем «Хромой бес» Лесажа, поверьте. Вы получите «Хромого беса», созданного всеми теми, кто пишет, мыслит, язвит, хвалит, наблюдает, сочиняет прозу или стихи. Не останется такого имени, которое бы не присутствовало в этом собрании всех современных имен. Молодой или старый, классик или романтик, бедный или богатый — всякому здесь будут рады, лишь бы у него имелись острый ум и зоркий глаз. Книга наверняка выйдет на славу: ведь каждый из этих людей, объединившихся ради столь благородной цели, вступит в соревнование с остальными и постарается дать все самое лучшее, что у него есть
[1] Трехцветный — по цвету французскому знамени при Июльской монархии, сменившему белое с лилиями знамя Бурбонов эпохи Реставрации. Внимание именно к этому послереволюционному Парижу комментирует статья из «Журналь де Деба» от 5 августа 1831 года (Ладвока приводит фрагмент из нее ниже, но этот пассаж у него опущен): «Если и есть ныне предмет, интересующий весь мир, это физиономия огромного города, являющегося центром и кратким содержанием цивилизации, это многоцветная картина, соединяющая в себе все социальные, моральные и интеллектуальные идеи, какие могут занять мысли человеческие».
[2] Тюрьма и приют для престарелых и умалишенных, которому в «Книге Ста и одного» посвящен очерк Библиофила Жакоба в томе одиннадцатом.
