Александр Морозов представляет цикл «Мастерская»

На этот раз мы в гостях у Николая Сологубова, в его мастерской, точнее, в хорошо обустроенном подвале старого жилого дома на Подоле.

Николай  закончил отделение скульптуры Республиканской художественной школы им. Тараса Шевченко, в 1990 году стал инициатором создания Международного клуба друзей художников. Его работы хранятся в музеях Киева, Нью-Йорка, частных коллекциях в Украине и за ее пределами. В 1990-е принимал участие в художественной группе «Киевский арьергард».

Живопись Сологубова фигуративна, он использует традиционные техники. Его основные темы – мифология и Восток. Для его  манеры характерны культурно-исторические рефлексии, преломленные через мифологическое сознание.

Мастерская – это я

Начнем с вопроса,  уже ставшего традиционным – что для тебя мастерская? Разумеется, кроме того, что это ателье, рабочее место… Это понятие включает в себя что-то еще?

Для меня такого понятия как «мастерская» вообще не существует. Мастерская – это я. Мне приходится довольно много ездить, во всяком случае, туда, куда меня приглашают. И моя мастерская всегда со мной. У меня есть возможность всегда рисовать, читать. Все свое ношу с собой. Если чего-то не хватает, то это всегда можно докупить. Практически везде – в парке, в кафе, в квартире – я могу занять немного места, спокойно поработать, а потом пойти дальше. Повторюсь, мастерская – это я сам. Собственно мастерская в классическом понимании мне не нужна. Для меня мастерская – это  лишь хранилище работ. Вот я нашел это прекрасное место и его эксплуатирую.

К этому месту мы еще вернемся. Значит, мастерская – это ты сам и любое место, где ты находишься?

Абсолютно. Мне никто не мешает, я спокойно отношусь к тому, что люди смотрят, что-то показывают, указывают – в последнее время меня это совершенно перестало волновать. Я делаю то, что хочу и то, что считаю нужным, потому что мне это интересно, это мой образ жизни. Меня совершенно не волнует, что мне кто-то на каком-то языке что-то рассказывает, советует, рассматривает.

Ты ведь заканчивал нашу художественную академию?

Нет. Я учился только в художественной школе, в РХСШ.

А где и когда у тебя появилась первая мастерская?

Трудно сказать, что можно считать первой. Получается, что первая мастерская была в школе, потому что в школе были скульптурные мастерские, в которых мы работали. Это были не классы, а реальные мастерские, в которых нас было человек по пять или шесть. Это были большие помещения, где находились гипс, глина, инструменты. Одним словом, это были мастерские в классическом понимании. Это были мои первые рабочие помещения. После этого у меня была мастерская в Чите, в подвале госпиталя.

В Чите? Ты там служил в армии, штатным художником?

И не только в Чите, но и в Улан-Удэ, где мне тоже предоставили помещение для работы.  Не был я художником. Но ведь кто-то должен был рисовать пропагандистские плакаты, наглядную агитацию и прочее барахло. А кто это может делать? Выяснилось, что кроме меня некому. Да и меня это устраивало – ведь гораздо веселее рисовать, чем бегать по стройке с лопатой. Так что это помещение, которое мне предоставил замполит, тоже можно считать мастерской, ведь я там рисовал и портреты, дембельские альбомы, даже эскизы для наколок.

Андреевский, 18

После армии я обосновался на Андреевском спуске, в мастерской своего отца. Она была в его распоряжении с 1982 года: две комнаты, и в конце 80-х  он мне их отдал. Там начала собираться компания, многие там и перезнакомились. Да ведь и ты бывал там неоднократно. Так постоянно жизнь кипела – кто-то приезжал, ночевал, поэты, художники, писатели, бывал даже Жан-Клод Шмитт, ученик  Ле Гоффа. Много людей бывало.

Просто там было очень удобно. Это сейчас Андреевский спуск стал туристической прогулочной улицей. А тогда она было довольно заброшенной. И что с такими местами делают? Отдают художникам под мастерские, или они сами заселяются. Художники их облагораживают, делают привлекательными. А потом как всегда появляются власти и начинают благоустраивать, перестраивать и портить. В итоге, художественная среда  пропадает, и место становится витриной. Во время Олимпиады Андреевский начали расчищать, и чтобы поддержать его в более-менее нормальном состоянии, начали отдавать помещения под художественные мастерские. Художники сами обустроились, кто-то открыл галереи. Стали появляться люди, начали выставляться работы  на улице. Получилось так, что это место неожиданно стало престижным.

Ты говоришь, что в мастерской была постоянная ротация. Твоим соседом, кажется, был Александр Добродий, неподалеку обитал Борис Егиазарян (правда, недолго).  На фоне постоянных гостей работать-то  удавалось?

Конечно. С раннего утра и до полудня я успевал продуктивно поработать. А после обеда, как правило, начинали собираться друзья. Но к этому времени я работать уже не мог просто физически. Уже уставал, переставал видеть. Так что гости уже не могли помешать.

У тебя там были достаточно комфортные условия?

Условия были отличные. Там было светло, тепло – дом ведь старый, ему почти 200 лет. Были вода и туалет, магазины рядом. Было очень хорошо. А мастерская – это не только рисование, это вся жизнь.

С этого места поподробнее. Что означает «вся жизнь»?  Ты же сказал, что «мастерская – это я».

Имеется в виду, что это вся моя жизнь. Нет здесь никого противоречия, по сути, это одно и то же. Это ведь не означает, что я в мастерской поработал два – три часа, и всё. Закрыл ее на ключ, ушел, и у меня началась другая жизнь. Ничего подобного. Я ведь говорил, что приходят люди, начинаются беседы – художественные или нехудожественные, не имеет значения. Все связано, это продолжение все той же мастерской. А потом из всего этого выкристаллизовываются некоторые работы, появляются новые идеи. Бывает, что на месте рисуешь чей-то портрет, или кто-то рисует, кто-то подсказывает какие-то теоретические моменты. Все это – работа, и она неотделима от жизни. И получается, что ты и есть мастерская. Раньше я этого не понимал, а потом оказалось, что тебе нужно всего лишь место для хранения работ. А работать я могу здесь или дома, да где угодно.

Винзавод и «где угодно»

Давай закончим с Андреевским спуском. Дом якобы отдали под реставрацию?

Нет, там все сложнее получилось. Было заявлено, что в этом доме будет культурный центр, и нас просто оттуда выгнали. Там все было построено на неправде с самого начала. Они  выигрывали суды, будто бы в этом доме находились склады некой фирмы уже 30 лет, а эта фирма по документам существовала не более года. Вот и все. Теперь дом просто умирает. А жаль, таких домов теперь больше нет.

После того, как вас выкинули с Андреевского спуска, у тебя следующая мастерская была на улице Олеся Гончара. Как ты туда попал?

Да. Знакомая, которая там живет, мне сказала, что есть хороший подвал, где можно сложить работы. Я их туда перевез. Это оказался просто подвал. Я потом сам все в нем достраивал, поставил какую-то мебель. И получилось пространство. Там я одно время работал. Место осталось за мной, но я там редко появляюсь.

А винзавод?

Тоже есть. Женя Лазарчук снимает там помещение и предложил мне хранить  работы. Площадь там огромная. Я со временем начал туда приходить и что-то рисовать. Тогда же я начал отвыкать от мысли, что мастерская главнее тебя. А работы и сейчас там хранятся.

А здесь я просто спустился в подвал своего дома. Я даже не подозревал, что здесь такое хорошее помещение. Начал приводить все в порядок, выгребать мусор. Провел свет, вытравил тараканов, отремонтировал сантехнику.

Получается, что ты используешь этот подвал как хранилище?

Да, я  все свои помещения использую как хранилища. Собственно для работы места много не нужно, если ты, конечно, не пишешь картины гигантского размера. Одно время я даже рисовал у себя в комнате. Просто дома работать не очень удобно, в особенности, если ты живешь не один. А тут я работаю. Здесь тепло, не сыро. Со временем я расширю окна, и света будет вполне достаточно.

У тебя здесь даже мольберта нет?

Да,  его нет. Я перестал использовать мольберт после того как переехал с Андреевского спуска, а холст я могу поставить на любую табуретку.

Фотографии: Елена Кимельфельд