Кира Питоева о сценографии Даниила Лидера

…Все его спектакли – про то, что происходит сегодня. И я лишь жду, когда произойдет то, что он предрекал в «Визите старой дамы»: эта ложь, выстроенная вокруг, – она обваливается, рушится и остается этот огромный марсианский массив из лжи. Ведь это то, что происходит сейчас с нами, и это же рухнет когда-нибудь!

У Лидера каждый спектакль предвещает какую-то пластическую ситуацию, какую-то катастрофу, которую надо рассчитать. Он сам через это прошел, он это пережил и вышел абсолютно светлым человеком. Он 13 лет был в мокрой шахте, и однажды чуть не погиб в завале. При том он рассказывал (и в его воспоминаниях это есть), – когда они там в шахте, стоя на четвереньках, рубили уголь, они размышляли о высоких материях.

Эскиз к спектаклю театра им. И.Франко «Визит старой дамы»

Зачастую человека пытаются понять и объяснить через литературу, через то, что он читал, – но Лидер не был увлеченным читателем. Он читал только древних. Все остальное – другие миры он придумывал сам. И это освоение пространства как такового, – оно выше конкретных определений, идущих от литературы. Он рассуждал не как теоретик искусства, а как делатель этого мира. И я когда-то давно выбрала для него девиз из Пастернака: «Привлечь к себе любовь пространства!» Он умел это делать.

У него есть ряд статей, где он рассуждает, чем пространство должно заполняться. Он шел от света и звука. Больше ничего ему не нужно было. – Это как в «Тевье»: Ступка один на сцене, а все остальное каким-то образом оживает. И он мечтал сделать это на пустом пространстве, но у него не вышло. И Данченко, – постановщик спектакля, и художник по костюмам, чудный Миша Глейзер, – они все время тянули декорации. А Лидеру декорации были противопоказаны. Но коль скоро от него требовали каких-то декораций, он придумал эту плавающую крышу: она была задумана не так, как это выглядит сейчас, когда она в одной сцене так, а в другой – эдак, когда она в какой-то момент опускается и становится стационарной. – Вот есть люди и есть крыша. А у Лидера она весь спектакль двигалась, то опускалась, то поднималась. потому что этот народ ­обречен на бездомье, и у него нет крыши над головой.

Так этот космос, который он придумал, оказался еврейским космосом, хотя он не знал особенностей еврейского мира. Но у него так бывало не раз: у него это получилось и с Мустаем Каримом («В ночь лунного затмения»), и со «Стеной» Марцинкявичуса: в любой национальной драматургии он находил что-то от себя. Потому что язык пространства, театральный язык – универсален. Он требует особого театрального мышления, – такого, которое свойственно художнику, когда он работает не как декоратор, а как сценограф.