Александр Морозов представляет рубрику «Мастерская»
После вынужденного перерыва на карантин, продолжаем наш цикл. Хозяин сегодняшней «Мастерской» – Игорь Прокофьев, замечательный художник, умеющий, кажется, все: от традиционных живописи и графики до необычных коллажей-инсталляций. Он умеет находить чудесное и необычное в повседневном, парадоксально трансформировать реальность.
Рабочая зона
Итак, что в твоем представлении мастерская?
Думаю, что не буду оригинален: мастерская – это среда, которая соответствует моему характеру. Каждая мастерская индивидуальна, владелец ее даже расставляет мебель, как ему удобно. Ты видишь, у меня в мастерской стоят книги, которые я регулярно вычищаю, оставляя только необходимые. Некоторые из них могут мне понадобиться раз в три года, но я знаю, что они у меня есть. Диван, – обычно он чем-то завален, но изредка нужно прилечь, чтобы что-то обдумать, а то и переночевать. Мастерская – это прежде всего рабочая зона, в которой я закрываюсь. Ее можно сравнить с кораблем, на котором я отправляюсь в плавание. Это и кабинет, в который иногда заходят мои друзья. В другом помещении, например, галерее, я – зритель. А в мастерской я – труженик. Как только ты закрываешь за собой дверь, ты на 99% становишься художником, все остальное отходит на второй план.
Шерешевский мне как-то говорил, что ты очень не любишь, когда к тебе заходят без спроса.
Правильно. Когда мы учились в институте, у нас был преподаватель Петр Петрович Чобитько, очень серьезный шрифтовик и каллиграф, знаток восточной философии. Он говорил, что работа – это медитация. Если медитации нет, то ничего не получится. Но если ты входишь в это состояние, то тебя как будто уже не существует. А тут вдруг из реальной жизни кто-то вламывается с дурацкими новостями. Я не очень люблю приглашать туда людей.
Но бывает, что люди поднимутся сюда пешком на девятый этаж, – какие-то коридоры, комнатки, в следующий раз они больше не захотят тут появляться. А бывает и по-другому – кому-то этого не хватает. Приезжали из Эстонии киношники, так они, наоборот, были в полном восторге. Им было очень интересно, они чувствовали себя в каких-то экзотических лабиринтах.
Как только я въехал в эту мастерскую, я ее практически вылизал – все было новым. Но постепенно она начинает стареть, заполняться картинами. Иногда мне кажется, что нужно что-то в ней менять, либо менять ее саму. И кажется, что мастерская должна быть минималистичной – стены и картины на них. Но в то же время невозможно избавится от вещей, которые тебя «греют». Хотя, по правде говоря, художнику ничего не нужно. У него в голове столько, что хватит и просто голых стен. Но все равно мы чем-то обрастаем.
Это хорошо или плохо?
Это не хорошо и не плохо. Это – жизнь, она проходит, но сохраняются некие фрагменты. Когда я занимался инсталляциями, то оставались какие-то составляющие. И мне с ними тоже жалко расставаться, потому что каждая вещь связана с нереализованной идеей, и выбросить ее просто невозможно, – ты выбрасываешь частицу себя. У меня в мастерской есть книги, какие-то обрывки – это все нереализованные идеи, но пока они есть у меня, я верю, что когда-нибудь они реализуются. Возможно, что это иллюзия, самообман, но все же именно так и есть. Но мы опять отвлеклись?
История. Старые вещи
Нет. Но все же расскажи про историю своих мастерских.
Когда я закончил Художественный институт, мы с друзьями – у нас была группа «Ляпас», мы занимались социальным плакатом – на Андреевском спуске арендовали помещение, где сейчас Театр на Подоле, делали выставки, довольно скандальные (в Черкассах сняли выставку, еще в каком-то городе – тоже). Более-менее лояльно к нам относились только на Западной Украине. Это был примерно 1988 год. Друзья нашли помещение, в котором я проработал год. А потом Шерешевский позвал меня, и у нас была мастерская на улице Жилянской, в помещении бывшей Союзпечати. Оттуда мы переехали на угол улиц Горького и Саксаганского, там с нами был еще Блудов. Потом мы с Шерешевским переехали на Саксаганского. Затем мы переехали кто куда, потом мы опять встретились на Большой Житомирской. А уже потом мы перебрались на Лукьяновку.
Говорят, что художник без мастерской – это не художник. Это правда. Художник не может красить картины дома. Для этого нужна воля, но, как по мне, – это невозможно. В мастерскую должны приходить люди (когда это допустимо), смотреть новые работы, в конце концов, должны быть зрители. В квартире это сделать практически невозможно.
Тебя устраивает нынешняя мастерская?
Наверное, уже не совсем устраивает, мы всегда перерастаем то, что имеем. В свое время она соответствовала уровню, возможностям, а сейчас уже нет. Но глядя на мастерские других, понимаешь, что грех жаловаться.
Но нужно где-то складывать картины, нужен простор для того чтобы писать картины больших размеров. Нужно выбирать мастерскую с какой-то перспективой. В свое время она меня устраивала. Сейчас она у меня на 50% заставлена работами, есть только одна рабочая стена. Может быть, следует избавляться от всего лишнего, но вроде бы, я уже это сделал. Выбросить книги и альбомы я не могу.
Большое рабочее пространство. Это ведь мы сейчас говорим об идеальной мастерской?
Какая бы ни была идеальная мастерская, всегда хочется, чтобы были рядом близкие друзья и коллеги. Без это практически невозможно жить. Поэтому мы держимся за эти мастерские, пока это возможно. Потому что, как по мне, сосед-художник – это важней важнее, чем хорошее помещение. Он зайдет, посмотрит, выскажет свое мнение, что-то посоветует.
Ты живописец, график. Поговорим немного о твоих предпочтениях, вкусах. Что ты делаешь, что ты хочешь делать?
Знаешь, я бы занимался всем – живописью, графикой, скульптурой. Но наша киевская художественная площадка очень ограничена. А в городе такого уровня как Киев должны проходить сотни, если не тысячи фестивалей, мероприятий. Они должны быть ежемесячно. А у нас все минимизировано по сравнению даже с 80-ми годами. Тогда проходили выставки молодых художников, конкурсы. Сейчас всего этого практически нет. Ну разве что Арсенал, где состав участников определяется кураторами, они все решают.
Но ты работаешь.
Конечно, я работаю, я люблю работать. Это держит меня в форме, заставляет относится к себе с уважением.
Ты живописец, каковы, по-твоему, живописные перспективы?
Вообще в искусстве? Думаю, что они незыблемы. Бывают периоды, когда становятся популярными видео-арт, инсталляции, но живопись все равно продолжает существовать. Она изменяется, но никогда никуда не денется, просто она принимает новые формы.
Это хорошо или плохо?
Вопрос не корректный. Это не хорошо и не плохо. Это данность. Можно относится к новому по-всякому, но от этого никуда не денешься. Хотя бывая, скажем, в Париже, если у меня есть выбор зайти в музей классического или современного искусства, то я предпочту современное. Хочется нового, хочется удивляться.
А границы новизны для тебя существуют?
Да, существуют. Я был на выставках современного японского искусства и, честно говоря, не все понял. Я осознаю, что моя подготовка не достаточна для восприятия ультрасовременного искусства, нужно чаще смотреть, стараться увидеть. Нужно быть более образованным, больше читать, потому что в случае концептуального искусства необходимо быть более информированным. Некоторые работы из классики (уже) современного искусства визуально мне нравятся, но я не уверен, что полностью их понимаю. Это очень сложное искусство в интеллектуальном плане.
Каковы твои критерии искусства?
Мне нравится находить парадоксальное даже в реальных объектах. Например, гуляя с собакой, я сфотографировал во дворе ржавый гараж и ржавые «Жигули» рядом с ним. Получилось интересно, почти как у Рокуэлла Кента – старый дом, старая лошадь, старый человек. У нас в каждом дворе существуют такие вещи прошлого. Из них состоит вся Украина, какие-то старые вещи от которых ты не можешь избавиться. Мы сентиментальны и живем прошлым, своими воспоминаниями и зачастую боимся жить настоящим. Хотя нужно все прошлое вычеркивать, выбрасывать, выносить старые картины. Ведь старое никому не нужно, только тебе.
Я даже хотел создать проект под названием «Самогон». Это как раз то, что мы делаем в искусстве. Мы гоним то, что оценивают близкие нам люди, что не находит широкого потребителя, и что большинству вообще не нужно. Как кто-то писал: «Малая часть создателей и еще меньшая – ценителей».
А моя концепция в соединении реального с нереальным. Многие не замечают того, что происходит рядом с нами каждый день, а обращают все свое внимание на то, что происходит где-то, что не имеет к нам никакого отношения.
Ну и в завершение: собираешься ли менять мастерскую?
Я бы поменял ее, но сдерживает привычка и то, что поменяв мастерскую, ты не сможешь забрать с собой друзей. Здесь я всегда позвать кого-то из соседей, показать новые работы, посоветоваться. Это очень важно. А если я возьму себе где-на на выселках пусть самую роскошную мастерскую – кто ко мне приедет? Эта мастерская – часть моей жизни, от которой я не хочу отказываться.
