Это, похоже, единственная киевская улица, в чьем названии не историческая и не топографическая, а в чистом виде литературная, книжная логика.

Настоящие киевские адреса Лескова совсем в другой части города – это Малая Житомирская (тот дом №11 профессора С.П. Алферьева не сохранился) и Михайловская, 17/2, где Лесков бывал у брата. Мемориальная доска висит на доме, где Лесков не бывал никогда – не было еще тогда в Киеве этого дома, но, по крайней мере, на приблизительно достоверном месте.

А улица Лескова это бывшая Большая Шияновская – место действия одного из самых упоительных «киевских текстов» – «Печерских антиков». Не такая уж она Большая – по детскому приюту, располагавшемуся там же, до середины XIX века называлась Воспитательным переулком, и она никак не больше соседней – Малой Шияновской, которая нынче носит имя Немировича-Данченко. И вот уж в этом нет совсем никакой логики – парная ей улица Станиславского в Липках, неподалеку от театра. Но не ищите топографическую логику в 1940-м (кстати, Владимир Иванович Немирович-Данченко на момент переименования улицы был еще жив!).

Большая и Малая Шияновские упирались в Засарайную, которая нынче поглощена гордым бульваром Леси Украинки, однако сараи (военные склады) там были еще долго, и на педантичных немецких картах они отмечены.

Шияновские улицы так назывались в честь тезки писателя, Николая Семеновича Шиянова – домовладельца и ювелира, богача и чудака (антика), человека чудесного и легендарного, как все герои этих печерских историй.

Впрочем, тут лучше процитировать, но стоит иметь в виду, что Лесков неслучайно тяготел к Печерску: его привлекали именно «легенды и мифы», носителями которых были лаврские и окололаврские люди, все эти странники и калики перехожие. От них страсть к легендарным историям передалась печерским насельникам. Ну и наконец, собственно «Печерские антики» – апология патриархального – дореформенного (добибиковского) Киева, его населяют герои и сказочные богатыри, а сам он представляет собой живописную буколическую деревню, – ни в коем случае не современный европейский город.

К тому времени, когда я приехал в Киев, старик Шиянов уже не жил на свете, и даже о былом его значении ничего обстоятельного не говорили; так я, собственно, и до сих пор не знаю, чем и в каком роде был знаменит Шиянов; но что он был всё-таки знаменит – этому я всегда верил так же православно, как приял это в Орле от его родственников, увлекших меня обольстительными рассказами о красоте Киева и о поэтических прелестях малороссийской жизни.
Я остаюсь им за это всегда благодарным.
Наследники Шиянова были тогда уже в разброде и в захудалости. Когда-то значительные капиталы старика были ими торопливо прожиты или расхищены, о чём ходили интересные сказания в духе французской истории наследства Ренюпонов. От всего богатства остались только дома.
Это были престранные дома – большие и малые, все деревянные; они были настроены тут в таком множестве, что образовали собою две улицы: Большую Шияновскую и Малую Шияновскую.
Обе Шияновские улицы находились там же, где, вероятно, находятся и теперь, то есть за печерским базаром, и по всей справедливости имели право считаться самыми скверными улицами в городе. Обе они были немощёные – каковыми, кажется, остаются и до настоящего времени, но, вероятно, теперь они немножко выровнены и поправлены. В то же время, к которому относятся мои воспоминания, они находились в привилегированном положении, которое делало их во всё влажное время года непроезжими. По каким-то геологическим причинам, они были низменнее уровня базарной площади и служили просторным вместилищем для стока жидкой чернозёмной грязи, которая образовала здесь сплошное болото с вонючими озёрами. В этих озёрах плавали «шияновские» гуси и утки, которым было здесь очень привольно, хотя, впрочем, они часто сильно страдали от вползавших им в нос дрянных зеленоватых пиявок. Чтобы защитить птиц от этого бедствия, им смазывали клювы «свяченой оливой», но и это верное средство не всегда и не всем помогало. Утята и гусята от пиявок дохли.
По вечерам здесь, выставив наружу голову, пели свои антифоны очень крупные и замечательно басистые лягушки, а звонкоголосые молодячки канонархали. Иногда они все – молодые и старые, всем собором выходили на бережки и прыгали по бугорочкам. Это заменяло барометрическое указание, ибо предвещало ясную погоду.
Словом, картина была самая буколическая, а между тем в двух шагах отсюда был базар, и притом базар очень завозный и дешёвый. Благодаря этому последнему обстоятельству здешняя местность представляла своего рода удобства, особенно для людей небогатых и неприхотливых.