О планах и не только, о прошлом и будущем, да и вообще о жизни – с директором галереи и аукционного дома «Дукат» Леонидом Комским

Что ждет в 2017-м «Дукат» и «Educatorium»? Обещает ли Новый год новую жизнь?

На самом деле, никакой новой жизни не бывает, как не бывает и старой. Есть просто жизнь. Но мы привыкли делить ее на какие-то циклы, и действительно существуют определенные перезагрузки, их в календарном году, как правило, две. Один «сезон» начинается в середине января и продолжается до середины июня, второй начинается в сентябре и заканчивается в конце декабря. Между ними есть промежутки – два летних месяца и три первых недели января, это время, когда по понятным причинам все замирает и жизни нет. Но январь перевалил за половину, и притом что мы очень не любим планировать и предпочитаем спонтанность, у нас, разумеется,  есть задел на первые несколько выставок. Внизу, в «Дукате» у нас скоро откроется выставка Дмитрия Эрлиха, молодого одесского художника, мы с ним работаем впервые, и для нас это во многом эксперимент. На втором этаже в ближайшее время будет экспозиция графики Анны Ходьковой и Кристины Ярош, они у нас уже выставлялись и их хорошо принимали.

Что еще будет? Три аукциона: два книжных и один уже традиционный наш «Тихий аукцион».

Это украинская живопись и графика. Мы делаем акцент на послевоенном советском искусстве: конформизм, нонконформизм, андеграунд, но мы работаем и с классикой, и с современными художниками. Это уже четвертый такой аукцион, и мы будем следовать собственным традициям и привычкам.

Писать «другую историю»

То, чем мы занимаемся, – другая, иная история. Это 1950-1970-е годы, это перестройка, это 90-е и становление национального самосознания. Здесь важно правильно описать эту историю, найти другой язык и другую парадигму. Любое из привычных названий: альтернатива, нонконформизм, андеграунд – описывают лишь какую-то часть  массива, всякий раз это, возможно, точное, но неполное соответствие. Мы нашли название, пока, может быть, громоздкое: неофициальное послевоенное искусство. Это то, что не вписывалось в «прокрустово ложе» соцреализма, то, что возникало вопреки давлению Союза (ведь Союз художников был не просто профсоюзом, это была нормативная и контролирующая организация), то, что было «не разрешено». Но в большинстве своем это художники, которые имели официальный статус, получали заказы, мастерские, но параллельно искали какие-то свои пути. Это тот же Валерий Ламах, который вообще не считал себя художником альтернативным, это Анатолий Лымарев, это Федор Тетянич, это Игорь Григорьев. Тетянич, которого мы успели застать как экстравагантного городского персонажа, был членом Союза художников, у него была своя система и своя концепция. Я очень жалею, что познакомился с его текстами уже после его смерти, что не успел пообщаться с ним тогда, на Андреевском, в конце 80-х. Но были и такие как Микола Тригуб или Вудон Баклицкий, которые никогда не были членами Союза, они, в самом деле, андеграунд.

Вот с этим искусством мы работаем, и к счастью мы здесь не одни. – Одной, пусть даже большой артфирме, это не под силу, тут должен быть консолидированный интерес арткритиков, артдилеров, музейщиков, искусствоведов, – всего того, что называется профессиональной средой. Последнюю выставку («Другая история») вместе с нами готовили пять музеев. Притом, что мы представили только киевских художников, понимая, что невозможно «объять необъятное». У нас в экспозиции было около 50 имен, и чем дальше мы продвигались по этому пути, тем больше мы понимали, как глубока «кроличья нора». Этот пласт, в самом деле, не разработан, и он оказался гораздо больше чем мы ожидали.

Уголь и алмаз

Это ведь как уголь и алмаз: известно, что у них один химический состав, но когда возникает большое давление, уголь превращается в алмаз. Так и здесь, при чудовищном прессинге – идеологическом, культурном, эстетическом, возникали поразительные явления: те же Федор Тетянич и Алла Горская, Вениамин Кушнир,  Аксинин и его круг во Львове… С другой стороны, были ведь Лымарев и Тригуб, которые не выдержали этого давления, фактически задохнулись, наложили на себя руки всего за несколько лет до перестройки – говорят, перед наступлением рассвета тьма сгущается. Не все выдерживали. Кто-то, как Михаил Вайнштейн, угас от болезни, кто-то уехал (Давид Мерецкий, Михаил Туровский), и все это история закрытого, «зажатого» искусства. Это ведь люди, которые сознательно работали «в стол», без резонанса, без денег, без защиты. А нужно понимать, что такое художник в СССР. Это же привилегированный класс. У советского художника было куда больше прав и возможностей, чем у советского врача, учителя, рабочего. У художника была мастерская, были заказы. Художники гораздо чаще других выезжали за границу, иными словами, этим людям было что терять.

Я понимаю, что я сейчас банальные вещи говорю, но я говорю о том, что мне и всем нам, – тем, кто работает в «Дукате», – интересно. Мы открываем этот мир. Я знаю, что мы не первые на этом пути. Сначала были одесситы, они назвали это «нонконформизмом» и начали раскручивать в 2007-2008-м, потом мы стали работать с киевским кругом, теперь подтянулись львовяне. В итоге мы пишем сейчас новую историю искусства ХХ века: она ведь у нас не написана, она открыта! Обычно открытой считается современная ситуация, тогда как в прошлом все уже расставлено по местам, все понятно, есть классика, есть канон, есть табель о рангах. У нас же все непонятно, причем не только с 60-70-ми непонятно, – непонятно и с 80-ми, и с 90-ми. Открывается вся эта огромная история, – начиная с 1957 года, с фестиваля молодежи и студентов (это здесь, а во Львове все иначе, там традиция не прерывалась, там была школа Романа Сельского, Карл Зверинский, потом появился Аксинин…). Эта история, так или иначе, нуждается в изучении, нуждается в музеефикации, так что в ближайшие годы нас ждет огромная работа.

 Время-Пространство-Люди

Будем ли мы расширяться? Мы готовы. Вообще удивительные вещи происходят. Я как-то привык, что я что-то предполагаю, но получается не совсем то или совсем не то. Но в последние год-два вдруг что-то начало сбываться. Мы действительно надеялись на кумулятивный эффект этого пространства, на то, что если разместить в одном месте разные, не похожие друг на друга проекты, соединить разных людей, получится некое новое качество. Но то, что получилось, превзошло наши самые смелые ожидания. И сейчас мы понимаем, как это работает: Время-Пространство-Люди. Пусть это будут самые разные инициативы: тут и музыка, звукозаписывающие фирмы и постпродакшен, и книгоиздание, и какие-то новые образовательные проекты. Если мы видим, что люди не просто отрабатывают номер и отмывают какие-то средства, если мы видим, что им действительно нравится то, что они делают, что это творчество – в буквальном смысле, мы предоставляем им это место, и подчас получаются замечательные совмещения: начинается с каких-то посиделок, а заканчивается совместными проектами. Главное, чтобы все происходило весело.