Поэт Широкого Луга

Мы встретились и поговорили с закарпатским поэтом Петром Мидянкой во время фестиваля «Киевские лавры».

Летить листок, трiпоче i тремтить.

Поволi падає до змокла резервацiй.

Полiт листочка з iльма, щасну мить

Уздрiв, увидiв не лише Горацiй…

Непубличный интеллектуал, ясный, но загадочный (на самом деле, герметический) поэт, переводчик и лексикограф, в его стихах закарпатские диалекты и фантастическая работа.

Стару волошку змучила жура,

Під ясеном жує крихкий рогалик.

Все тіло вицвіло, бо вицвіту пора…

Я не пишу, волошко, мадригали.

….

Прийшла румунка в місто для прохань,

Очікувань – було все у дорозі.

«Че фаче, світе, з мене, з моїх рук,

Че фаче?» – шепче й непомітно плаче.

І кожне слово в горлі, кожен звук –

Ота тяжка мелодія «че фаче».

Он живет в селе Широкий Луг, бережет свой мир, и строит свою лестницу в небо.

О старосте мукачівських аптек,

Алхімія села втаємнена і дика.

І над дверима старовинний дек.

І вуличка крива та невелика.

Живеш прохожими, деревами щодня,

Аптечним запахом, своїм фруктовим гендлем.

Тому так звична безлюдь й метушня.

Лиш небуденний живокіст і Гендель…

Вы школьный учитель, живете и преподаете украинскую литературу в селе Широкий Луг уже лет 30.

35.

35 лет. Какая она, ваша украинская литература?

Обычная школьная, у мня нет авторской программы, я должен преподавать то, что утверждено Министерством просвещения Украины. Меня контролируют, ходят на уроки. Эта программа не вполне соответствует вкусам современных детей, их интересам. Она перегруженная, усложненная. Я это вижу по внукам. Но у меня еще и сельские дети, они не особенно читают.

Литература была разная за эти годы. Десять лет я преподавал при совдепе, это была идеологическая литература. Тем своим детям я говорил и о другой стороне литературы, запрещенной, уже третье поколение детей сменилось с тех пор. Сейчас трудно найти произведение украинской литературы, которое заинтересовало бы современных детей.

Вторая проблема: не каждый ученик может соответствовать требованиям программы, и написать сочинение без помощи учителя или интернета, еще ведь появился интернет. И ужасный почерк у детей. Вначале, когда у них учитель, дети стараются, когда появляются учителя-предметники, совсем другая сторона медали.

Есть известная история, Дмитрий Горбачев дал прочесть Василию Стусу книгу стихов Семенко. Тот вернул со словами: «Не мій поет. От Свідзинський!..». Какой поэт – ваш? Не ваш?

В разных литературах у меня были любимые поэты. В советское время мы читали то, что было доступно, что переводилось и издавалось. У меня, как ни смешно это звучит, был такой случай с поэзией Евтушенко. Он недавно умер и в интернете звучал мощный хор его недоброжелателей. А я помню, как на занятиях военной кафедры одолжил почитать стихи Евтушенко, и читал. У меня украли этот двухтомник, мне было неудобно перед тем, у кого одолжил. Я не могу сказать, что Евтушенко – это мой любимый поэт, но я его читал. Я читал Вознесенского, декламировал в коридорах студенческого общежития. Я читал тех поэтов, которые были запрещены или мало издавались – Євген Плужник, Богдан Ігор Антонич. Из российских я любил Пастернака, Мандельштама. Из зарубежной литературы отдавал предпочтение Лорке. У меня до сих пор есть совдеповское издание, красный двухтомник Лорки, на кореше золото тиснение. Я ходил с ним на пары.

Вы эрудированный поэт. Точный, яркий стилист.

Это сознательно, но я бы не сказал, что я специально это делаю. Стихи мне диктуют сверху. У меня так заложено в голове, я так пишу: на чистый лист бумаги записываю свои мысли, выходит стихотворение. Я не работаю много над ним, оно сразу, готовое ложится мне на бумагу. Редкий случай, когда я сидел бы, оттачивал и переписывал бы стихотворение. Я публикую свои стихи в первозданном виде.

Не работаете с мелодикой стиха?

Ну, это заложено во мне, понимаете. Что-то могу поправить, но не много, сразу же вижу, где ритм пляшет. Я работаю над силлаботоникой, над классическими жанрами, сонетом, четверостишием. Главное – создать поэтический образ. Чтобы стихотворение не отступало от поэтического канона и не превращалась в эссеистику. Хотя, конечно, оно не всегда укладывается в канон.

Ваша любимая стихотворная форма?

Классические формы, ямб, хорей. Они дисциплинируют мышление. Я пробую разных строфы, но в последнее время увлекся сонетом. Это наша неоклассическая традиция, идет от Зерова, от неоклассиков.

Постмодернизм и ваша степень участия в группе Бу-Ба-Бу.

Дискурс постмодернизма не включает в себя ничего сакрального, а у меня есть сакральные вещи, квалифицировать меня как чистого постмодерниста нельзя. Стилистически, может, да. Тематически же, по моему жизненному опыту и опыту пространства – нет, не вполне постмодерн.

Бу-ба-бу – это мои хорошие приятели, я с ними много лет дружил, я жил на отшибе, мы ездили друг к другу в гости. Неборак приезжал ко мне, я был свидетелем на его свадьбе. Ирванец тоже был у меня в Широком Луге, я был у него в Ровно, в Ирпене, мы переписывались, обычной почтой, письма на бумаге. Я не принимал участие в их вечерах, это была урбанистическая группа: Ирванец был из Ровно, Андрухович из Ивано-Франковска, Неборак из Львова. А я был сельский парень, меня квалифицировали как четвертого из Бу-Ба-Бу. Мое имя упоминается во многих текстах группы. А их имена – у меня в стихах. Дружба. Мы до сих пор общаемся, не так тесно, как в молодые годы.

Роль поэта на войне: ключевые свидетели? Люди, способные удержать мир на грани?

Не знаю, насколько Аполлинеру и другим поэтам на войне это удалось. Есть такая пословица: «когда говорят пушки, музы молчат». Насколько военная поэзия – есть поэзия? Она травматическая, в этой поэзии ощутима травма. Это и меня коснулось. Пройдет эта война и что останется, пройдет эпоха, пройдут ватники, и что о них останется? Ни один поэт, переживающий такую эпоху, не остается в стороне. Украинская поэзия времен Второй мировой войны не очень заметна. Военные стихи были написаны и Бажаном, и Малышко. После Первой мировой было ярче, было Расстрелянное возрождение. Десять лет ярко и сильно звучало.

Есть литераторы, которые любят писать на злобу дня, а есть тихие, герметические поэты.

Чтобы вы убрали из школьной программы и что бы вы в нее добавили?

Я бы вернул больше шедевров детской литературы. Может быть, современных авторов. Вообще, должна произойти серьезная чистка. Составителю новой программы надо лет 10 поработать в школе. Скучные морализаторские книги отбивают у детей что-либо читать вообще.