Святочные рассказы – традиционное календарное чтение на эту неделю. У такого рассказа есть своя матрица, — некие обязательные условия сюжета. Все должно очень плохо начинаться, но чудесным образом заканчиваться. В святочном рассказе непременно присутствует чудо, потому что Рождество – само по себе чудо. Другое обязательное условие святочного рассказа: время действия. Все, что происходит, — происходит в канун Рождества или в период от Рождества до Крещения, иными словами: у этих сюжетов есть календарная привязка. А еще святочный рассказ имеет в себе некое назидание, иными словами: содержит мораль. Это не всегда весело, но вообще-то должно быть весело, — все зависит от дарований рассказчика. Вот у Гоголя получилось весело: черт украл месяц, Солоха рассовала армию поклонников по мешкам, Пузатый Пацюк, «не двинув пальцем», схватывал зубами галушки (и большинство из нас еще помнит эту живую картину в витрине старой «Вареничной» на Крещатике). Там козак Чуб оседлал дьяка, а кузнец Вакула оседлал черта и отправился в Петербург за черевичками к самой царице. Это была чистой воды ярмарочная опера с «машинами» — театральными чудесами.

Немецкая сказка про куклу Щелкунчика, одолевшего Мышиного короля, совсем другая. Гофман – не самый веселый сочинитель, но святочная история про Щелкунчика – самая веселая его сказка и тоже своего рода кукольная буффонада.

Диккенс – один из тех писателей, чьи «Рождественские повести» составляют целую книжку. Популярнее всех оказалась «Рождественская песнь в прозе». Эбенезер Скрудж – скряга и мизантроп в канун Рождества встречает трех святочных духов (читай: волхвов), и те показывают ему прошлое, настоящее и будущее. Скрудж волшебным образом перерождается и превращается в щедрого и веселого дядюшку. Что-то подобное происходит и в святочном рассказе Лескова «Зверь»: не знающий милосердия «помещик-зверь» отдает приказ затравить настоящего зверя – ручного медведя. О том, что случилось потом, догадаться несложно, — медведь спасается, а «зверь» в облике человеческом плачет и обращается вдруг в волшебного помощника: «словно чудом умел узнать, где есть истинное горе, и умел поспевать туда вовремя». Вся история увидена глазами ребенка, и по большому счету, главный герой святочных историй – ребенок. Ребенок верит в чудо, и только для ребенка происходят в эту ночь настоящие чудеса.

Коль скоро мы помним, что по закону жанра в начале все должно быть очень плохо, то получаем огромное количество историй про несчастных детей, которые под конец обретают счастье, пусть иллюзорное. Замерзший и нищий мальчик засыпает и попадает к Христу на елку. Там все блестит и сияет, все целуют его и сам он летит … в рай. А наутро «дворники нашли маленький трупик забежавшего и замерзшего за дровами мальчика; разыскали и его маму… Та умерла еще прежде его; оба свиделись у Господа Бога на Небе». Ну да, это Федор Михайлович Достоевский, тот еще весельчак. Рождественскую историю про Ваньку Жукова и его письмо на деревню дедушке я пересказывать не стану. Ее в школе проходят. Веселого, опять же, мало.

«Дары волхвов» О’Генри вы тоже, наверное, помните. История не вполне веселая, но и не грустная. Бедный Джим продает часы, чтоб купить любимой жене подарок на Рождество – прекрасные черепаховые гребни. Любящая жена, между тем, срезала волосы и продала их, чтобы купить Джиму подарок – цепочку для часов. Это рассказ о любви, так что на самом деле все у них хорошо.

А еще бывают рождественские детективы. Классика жанра – «Летучие звезды» Честертона. «Мое самое красивое преступление, — любил рассказывать Фламбо в годы своей добродетельной старости, — было также,

по странному стечению обстоятельств, моим последним преступлением. Я совершил его на Рождество». Это история о падающих с дерева бриллиантах и раскаявшемся мошеннике.

Самая известная из киевских святочных историй – «Чудесный доктор» Куприна. Она о том, как  несчастный отец семейства, доведенный до крайности отправляется под Рождество в «общественный сад» просить милостыню, подумывает о самоубийстве, но встречает странного незнакомца — «старика  небольшого  роста,  в теплой шапке, меховом пальто и высоких калошах». Старик, как ему и положено по святочной модели, оказывается чудесным спасителем («Счастье ваше, что вы встретились с врачом», — говорит он), является в дом бедняка, все устраивает, выписывает рецепт, оставляет деньги под чайным блюдцем  и уходит, не назвав своего имени. Но в тот же вечер Мерцалов узнает, кто был его благодетель: на аптечном ярлыке четким почерком было написано: «По рецепту профессора Пирогова». Впрочем, однажды историю эту и ее чудесного героя мы уже здесь вспоминали.