Как я попал в БЖ-арт
У меня была мастерская в подвале на ул. Толстого, там случались сплошные негаразды: я много болел, потом подвал залило фекальными водами, в общем, я понял, что это конец. На БЖ у меня были друзья, я спросил своего одноклассника Мишу Шаповаленко, который был одним из отцов-основателей БЖ-арта, – можно ли там что-то найти? И он мне сказал, что есть комната, когда-то она горела, ее заливали чуть ли не тонной воды, там было сыро и жутковато.
Денег на ремонт у меня не было, я пришел к другому своему другу Ральфу Ловаку, и он сказал: «Давай я лучше у тебя картинку куплю». ОК, я дал ему картинку хорошую, он мне – денег на ремонт, я пошел в ЖЭК, нашел рабочих, которые мне этот ремонт сделали, протравили станы известью, там было сыровато все время. Но было хорошо. Вообще я благодарен судьбе за то, что попал туда. Это была прекрасная комната в форме призмы, с эркером; после темного подвала на Толстого я был абсолютно счастлив.
Я попал на БЖ уже в последние годы, и когда мы уходили оттуда, изготовили табличку из гипса, покрыли бронзой: «Здесь была коммуна молодых художников… и т.д.». Правда, прибивали ее два уже не очень молодых человека, потом эту табличку, конечно, сшибли, но вообще, я считаю, дом заслужил табличку. Не знаю, кто там жил раньше, кому он принадлежал, но дом был хорош, – когда его разбирали, наши скульпторы вытащили оттуда несколько десятков мраморных ступеней. Там еще внизу стояла машина («Крайслер-Империал»?), было много чего, это было такое «общежитие имени монаха Бертольда Шварца», и туда ходили люди очень разнообразные, был такой вор в законе дядя Боря (Бабай), игрок и любитель искусств. Одно время на втором или на третьем этаже была «Армия спасения» с некими монахинями, пару раз там был пожар… Но в целом, если смотреть с точки зрения сегодняшней художественной жизни Киева, это довольно серьезно, и там было достаточно громких имен: Шерешевский, Боря Егиазарян, Леша Аполлонов, Андрей Блудов. Потом эти люди в большинстве своем перебрались на Лукьяновку.
Топографически БЖ был очень выигрышным местом, через дорогу гора и выход на Андреевский спуск. Это место известное и художниками традиционно обжитое, но так было не всегда. Мы стали обживать его довольно давно, еще во времена Республиканской художественной школы (Школа – большая тема, я ее очень чту, и она достойна отдельного разговора).
Андреевский спуск
В конце 70-х – начале 80-х мы были молоды и бесшабашны. Андреевский спуск в это время массово выселяли и переселяли в «панельки» (не то на Оболонь, не то еще куда-то в Черниговскую губернию), люди снимались домами, бросали весь скарб. В принципе их можно понять: намытарились в коммуналках, устали от скученности, дома старые, холодные, без горячей воды, удобства на улице. В мебели этой жили разные неприятные насекомые. И, тем не менее, я знаю людей, которые потом на этом брошенном старом хламе сделали коллекции и едва ли не состояния. Короче говоря, брошенные дома, улица пустовала, а тут мы со своими притязаниями на помещения.
Что такое для художника мастерская? Тогда мастерские давали только членам Союза, правда, существовала еще такая вещь как «нежилой фонд». В Одессе, кстати, он существует до сих пор, и я знаю художников, которые там имеют мастерские и платят очень мало или не платят вовсе. Киев с художниками расплевался очень быстро, и в Киеве сейчас нет мастерских в «нежилом фонде». Забрали все, что стоит денег. Тогда еще было не так. И нам дали, причем дали целый второй этаж жилого еще дома. Там жила некая бабушка, из-за которой нам пришлось потом ретироваться. Мой одноклассник и друг Вася Сорока (он не киевлянин, общежитеец из Художественной школы) спал у окна и ему дуло, он стал перетаскивать кровать, которую мы тоже нашли в одном из брошенных домов, и на бабушку упал кусок потолка. Бабушка с утра побежала в домоуправление, и пришли нас выселять. Вася тогда спал, а двери снаружи забивали гвоздями, так что он прыгал в окно. В общем, такая наша история.
Потом Союз художников как-то договорился с городским начальством, и стали давать мастерские. Причем никто не хотел идти! Вначале всегда так бывает, и с Андреевским так было: дома старые, да мы лучше получим в новых, людей уговаривали, многие сами стали ремонтировать, в общем, сначала появились мастерские, потом галереи, и получилась такая улица художников: что для жизни плохо, то для художника хорошо.
Андреевский спуск мы рисовали очень много и знали его отлично. Вселились мы туда, будучи людьми уже довольно взрослыми, а до этого мы там писали этюды, были хорошо знакомы были с местным населением, у нас принимали бутылки, нам предлагали бутылки. Вообще люди, что жили на Андреевском, были такими, каких в Киеве уже не осталось. И исход людей с Андреевского – это часть того самого киевского «распыления», «рассеяния». Они были коренные киевляне, такое сословие, нынче его уже нет – киевские ремесленники. В конце концов, Подол – ремесленная слобода, место средневековых «цехов», все эти Гончары, Кожемяки… Тут есть своя историческая логика, художник в известном смысле ремесленник, в этом много ремесла и умения. Когда ремесло и умение отнимают, получается актуальное искусство. Чем оно может оперировать? Пиаром и легкими идеями. Тяжелыми идеями оно оперировать не может.
И так началась новая жизнь на Андреевском спуске. За неимением своей мастерской я приходил на Андреевский спуск, 18, к своему дяде Николаю Сологубову и к своему двоюродному брату Коле (Николаю Николаевичу Сологубову). Коля вернулся из армии в конце 80-х. И тогда же началась такая история: уличные портреты в Киеве. Народ в основном кучковался в т.н. «Трубе», переходе на Майдане Незалежности, и мы с моим покойным другом Ваганом уговаривали всю эту толпу перебираться на Андреевский. Мы тогда, собственно говоря, были уличными художниками. Я, по крайней мере. Ваган так себя и понимал, он таким и был, – богема в чистом виде. И нам было сказано, что людей на Андреевском мало, много там не заработаешь. Но мы и не ставили такой цели. Конечно, заработок это хорошо, и что-то продавать нам удавалось, но все же портреты мы рисовали странные. Хотя у определенной части киевлян мы имели успех. Мы рисовали, как хотели, и это была наша жизнь: богемная, странная, но это была такая киевская жизнь, достойная, мне кажется, и воспоминания, и описания. И тогда же, в конце 80-х, была наша первая выставка – в библиотеке искусств у Майи Марковны Потаповой (тогда еще на ул. Юрия Коцюбинского).
Еще очень важная деталь, связанная с Андреевским спуском: его начало как такого «выставочного места» совпало с началом празднования «дней Киева». Сейчас это происходит в конце мая, тогда, кажется все-таки, в конце апреля. Первый день Киева праздновали в 1984 году, причем как всегда – начальство имело в виду одно, а происходить стало совсем другое. Тогда ведь выставки были связаны с худсоветами: ты должен был прийти со своими картинами в Дом художника, пройти худсовет, я помню, Татьяна Ниловна Яблонская присутствовала на худсовете. Тебе давали бирочку, ходили люди с красными повязками. Один раз даже мне такую повязку вручили (вроде я дежурный). Я помню, подошел тогда к Игорю Дыченко, и Игорь сказал: «Ну вот, не успеешь стать, сразу дружинники подходят». Потом, кстати, Ваню Нестеренко, отличного художника, оттуда гнали, у него не было никаких бумажек. Потом уже поднимали на щит… ну как обычно.
В общем, Андреевский спуск в известный момент вышел из под контроля. Это отчасти происходило в годы т.н. «перестройки», и никто уже сейчас не вспоминает, а случилось что-то вроде «бульдозерной выставки».
«Поливалочная выставка»
Конец апреля, еще довольно холодно, снежок еще где-то был, и по тому аппендиксу, который сейчас киевским начальством старательно вырубается, прогнали «поливалки». Тогда ведь, прознав про эти «праздники на Андреевском», стали приезжать люди из Москвы и Питера, а они уж вовсе «имели в виду», что там киевское начальство контролирует или не контролирует, и этот аппендикс под Андреевской церковью был своего рода центром «левого искусства». В общем, проехали «поливалки», довольно аккуратно, никого не задев, никого не полив, просто нам пришлось оттуда убираться. Сказали, что очень грязно и полили все водой. Карикатурно это было, как всегда, когда в Киеве начальство что-то такое пытается запретить.
Потом, уже позже, появились на Андреевском мастерские, некоторые из них в какой-то момент становились «галереями» («Ателье Карась», я не уверен, но, кажется, до сих пор числится мастерской). Андреевский после этих «праздников искусств» приобрел статус «улицы художников». И тогдашний «хозяин Подола» Иван Салий стал захаживать в мастерские, ему там наливали рюмочку, он что-то бубнил, иногда начинал хамить, но не важно…, просто все было намного демократичнее, чем сейчас, и Салий этому заселению художников на Андреевский способствовал. Ему это создавало рекламу, или как сейчас принято говорить, пиар. Все это совпало с изменением экономической ситуации в стране, вдруг оказалось, что искусство может быть товаром, тогда – едва ли не единственным экспортным товаром. В конце концов, все это совпало еще и с массовыми отъездами: люди уезжали не только с Андреевского, но из Киева, из страны, а что брать с собой – они не знали. Кто-то бросил клич, что нужно «везти искусство» и нас начали везти. Появились какие-то деньги, и мы с Сологубовым ходили обедать в нынешний ресторан «Запорожье», тогда ужасная забегаловка, но все-таки ресторан. Водили с собой кучу людей, заказывали шампанское, икру, только масла сливочного не было, Сологубов намазывал икру на колбасу и говорил, что хлеб его полнит.
