Антуан Лилти работает в Высшей школе социальных наук, в Париже, занимается историей «философского века» и французского Просвещения. Первая его книга была посвящена салонной культуре. Вторая – появлению публичного пространства и собственно «изобретению знаменитости». Это не столько «история идей», но «история эмоций»: публика не рациональна, напротив, она восприимчива, взыскует кумира, и именно публика, как полагает Лилти, «делает селебрити». Впрочем, едва ли не главный персонаж этой книги Жан-Жак Руссо сделал себя сам, но Лилти показывает, как именно он это сделал, поставив на «публику», на чернь, а не на аристократию, сознательно провоцируя скандалы и открыто переживая порожденные ими «невзгоды». Лилти рассказывает эту историю в категориях «общества спектакля», в известном смысле упрощая и «осовременивая» сюжет и превращая своего героя-философа в поп-звезду, преследуемую толпами поклонников.
Антуан Лилти. Публичные фигуры: Изобретение знаменитости (1750–1850). Издательство Ивана Лимбаха, 2018. Перевод с французского П. Каштанова.
Как и ко многим другим писателям, знаменитость пришла к Руссо внезапно, грубо вытолкнув его на общественную сцену. В начале 1750-х, до выхода «Рассуждений о науках и искусствах», Руссо был одним из многих авторов, тщетно пытавшихся войти в парижские литературные круги. Почти достигнув сорокалетнего возраста и уже десять лет прожив в столице, Руссо имел в своем багаже одну лишь «Диссертацию о современной музыке», прошедшую почти незамеченной, и оперу «Галантные музы», которую ему даже не удалось поставить. Разработанная им система нотных знаков, на которую он возлагал столько надежд, не получила одобрения Академии наук, в то время как его способностям в области музыки не давал реализоваться Рамо, питавший к нему гнев и презрение и препятствовавший его контактам с меценатами и королевским двором. Даже опыт работы секретарем у французского посла в Венеции в 1743–1744 годах закончился полным крахом. <…> По правде говоря, его карьера очень напоминала путь обычного самоучки из провинции, приехавшего в Париж в надежде преуспеть, но сумевшего стать известным лишь в узких кругах литературной богемы.
Все изменилось в 1751 году после успеха книги «Рассуждения о науках и искусствах», отмеченной премией Дижонской академии. <…>
С этого времени имя Руссо не сходит с полос газет. В следующем году он продолжает публиковать ответы оппонентам, добивается постановки своей пьесы «Нарцисс» и, несмотря на провал, печатает ее, снабдив длинным — страниц на сорок — предисловием, где занимается самооправданием, которое производит ожидаемый эффект: вызывает новую волну интереса к его персоне. Через несколько месяцев его опера «Деревенский колдун» с триумфом идет в Фонтенбло. Свою рождающуюся знаменитость Руссо поддерживает с помощью нескончаемых полемических выпадов: он выступает против французской музыки, против театра, против своих прежних друзей-энциклопедистов. Беспрецедентный успех «Новой Элоизы», разошедшейся в начале 1760-х годов невиданным тиражом, и скандал, вызванный публикацией «Эмиля» и «Общественного договора», довершают формирование образа Руссо как одной из тогдашних знаменитостей. <…>
Имя Жан-Жак стало словом-пустышкой, сигналом к началу развлекательного шоу, паролем, который повторяет обезумевшая толпа, рекламным слоганом, не связанным не только с трудами Руссо, но даже с его личностью. Знаменитость Руссо превратилась в нечто самодостаточное, в настоящую «вещь в себе», которая подпитывается эмоциями «черни», то есть наименее просвещенной и наименее критически настроенной части публики, приходящей в возбуждение при мысли, что сейчас она увидит звезду, не важно, какую именно.
… В «Мемуарах» мадам де Жанлис рассказ о встречах с Руссо осенью 1770 года открывается комическим эпизодом, в котором она принимает философа за актера, играющего его роль; потом она описывает начало их дружбы и душеспасительные разговоры между ними; однако кончается все резким разрывом и инсинуациями в ее адрес со стороны Руссо, решившего, что она повела его в театр, чтобы показать публике и чтобы самой покрасоваться перед ней в его компании. Этот образ человека тонкого и чувствительного, но болезненно подозрительного, доведшего свое неприятие знаменитости чуть ли не до патологии, уж очень напоминает коллективный портрет Руссо последних лет его жизни, нарисованный многочисленными свидетелями и охотно поддерживаемый самим философом. Встреча с Руссо стала обязательным элементом любого мемуарного произведения. Даже стекольщик Жак Луи Менетра, принадлежащий к совсем другому социальному слою, чем мадам де Жанлис, рассказывает о случайной встрече с Жан-Жаком, об их совместных прогулках и о посещении кофейни, куда тут же, завидев Руссо, стекаются толпы зевак и, к великому неудовольствию хозяина заведения, опасающегося за свое имущество, взбираются на мраморные столики, чтобы получше рассмотреть автора «Эмиля».
