Продолжение, начало здесь.
Носовы переехали из Ирпеня в Киев в 1916-м. Белый домик с зеленой крышей был продан, но часть земли Николай Носов-старший оставил за собой. Граница между участками новых и старых хозяев проходила по колодцу.
Именно тогда отец сказал, а сын запомнил ту сакраментальную фразу, которая стала названием киевской книжки: «Тайна на дне колодца».
В Киеве Носовы поселились на Глубочицкой. Киевский дом в мечтах сильно отличался от киевского дома в реальности. Но тем замечательнее он по этим своим детским грезам описывает городскую архитектуру начала ХХ века:
Я часто пытался представить себе нашу будущую киевскую квартиру. Мне почему-то казалось, что мы поселимся в большом пятиэтажном доме с балконами, с затейливыми лепными украшениями на стенах, с какими-то чудесными замысловатыми статуями у подъезда или над подъездом (иной раз и не поймешь, что или кого такая статуя изображала: ангела или демона, «Размышление» или «Задумчивость» или еще какую-нибудь аллегорию). Я часто видел такие дома, когда ездил с отцом и матерью в Киев, а потом вспоминал о них, как о каком-то чудесном видении. И не было у меня мечты прекраснее в те времена, чем мечта навсегда поселиться в Киеве, где такие замечательные парки, бульвары и скверы, с красивыми оградами и аккуратно подстриженными кустами и деревьями, где дома — словно сказочные дворцы, а по улицам движутся толпы прохожих, скачут во всю прыть рысаки, звенят трамваи, проносятся автомобили, оглашая воздух трубными звуками сигнальных рожков. Правда, автомобилей было тогда, как говорится, не густо, но они существовали уже и вносили свою долю оживления в кипучую городскую жизнь.
Настоящий дом на Глубочицкой был невзрачным, полутемным и тесным, часть мебели пришлось оставить в Ирпене (она не помещалась в новых «хоромах»), зато отец перевез граммофон и «японские картины» — едва ли не единственный свой военный трофей.
На этих картинах были изображены разные японские виды с неизменно торчащей где-нибудь на заднем плане конусообразной горой Фудзияма. Отец говорил, что японцы иначе не рисуют. Им обязательно надо, чтобы на каждой картине хоть где-нибудь в углу была изображена эта их любимая Фудзияма.
На Глубочицкой семья прожила недолго. Следующим киевским адресом стала Шулявка, Носов даже запомнил на всю жизнь адрес: улица Борщаговская, 70. На тот момент это была зеленая киевская окраина, там был колодец, и дом с садом напоминал дачный Ирпень, летом цвела черемуха, а зимой прилетали снегири. Этот новый дом казался ребенку совершенно сказочным.
В комнате было два окна, выходивших во двор (дом стоял во дворе). Под окнами росла большая черемуха. Весной она зацветала так пышно, что казалось — это уже не дерево, а белое облако, каким-то чудом опустившееся на землю. Летом все дерево было осыпано темно-синими, почти черными ягодами величиной с горошину, которые мы поедали в огромных количествах. А зимой… О! Зимой было самое интересное, потому что на черемухе в это время года бывали частыми гостями снегири. Их хорошо можно было разглядеть, если забраться на подоконник и прижаться лицом к стеклу так, чтоб видеть верхние ветки дерева. Много лет прошло с тех пор, но я и сейчас очень легко представляю себе эту сказочную картину. На ней лишь одни голые, корявые темно-серые ветки черемухи, опушенные сверху белым снежком, а на ветках сидят красногрудые птички.
Февральская революция застала Носова в подготовительном классе, где его оставили на второй год. Детям сообщили о революции и отречении царя посреди урока. Больше никаких уроков в тот день уже не было.
…Мы с диким визгом, криком и гиканьем ринулись вниз по лестнице, словно лавина с гор, и, выбежав на улицу, принялись рвать в клочья свои тетради, дневники и даже учебники. Весь коротенький Рыльский переулок был густо усеян изорванными листочками из книг и тетрадей. На следующий день поднялся сильный ветер. Он вымел из Рыльского переулка все эти бумажки прямо на Софийскую площадь. Они кружились в воздухе, словно птичья стая, вокруг памятника Богдану Хмельницкому. И железный гетман, сидя на железном коне, властно указывал на вихрившиеся вокруг обрывки бумаги своей гетманской булавой.
Итак, после революции на сцену вернулся квартет «Сибирские бродяги», с невероятным успехом они выступали на сцене и в кинотеатрах перед началом фильма «По диким степям Забайкалья». Дела семьи поправились, следующим адресом стал угол Большой Караваевской и Мариинско-Благовещенской (угол Толстого и Саксаганского). Это был тот самый дом, о котором мечтал ирпенский мальчик, — пятиэтажный, с балконами и замысловатыми статуями.
Мариинско-Благовещенская улица в начале ХХ века
Здесь было все, чего мне хотелось: и лепные украшения, и статуи, и даже кариатиды, то есть красивые каменные женщины, которые, закинув за голову руки, поддерживали снизу балконы. Таких женщин было по две штуки под каждым балконом. Обе улицы утопали в зелени деревьев, по обеим ходил трамвай, что, по тогдашним моим понятиям, было достоинством, а не недостатком.
Это была совсем другая жизнь, и в этой жизни мальчик переболел тифом, выучился нотной грамоте (сам, наощупь, подбирая мелодии на мандолине), стал зарабатывать себе на скрипку, торгуя газетами на Евбазе. Скрипку ему так и не купили, но здесь, на Евбазе, среди букинистических развалов, началась читательская биография детского писателя Николая Носова.
